Читать онлайн книгу "Вниз по лестнице"

Вниз по лестнице
Роман Шмыков


RED. Мистика
Сборник леденящих душу историй, которые можно рассказать только по секрету, на ушко, когда в комнате уже выключен свет и вокруг нет чужаков.

В истории «Его мама» читатель столкнётся с глубинным страхом перед сошедшим с ума родителем. Грань между любовью и ненавистью беспощадно сотрется в труху.

«Шифр» постарается напомнить людям, что зависимость от технологий ни к чему хорошему не приводит. Но глубинный вопрос куда серьёзнее, и человеческая натура показана не с самой приятной стороны.

«Наследие» породит мрачные мысли по отношению к самым близким людям у каждого, кто возьмется вникнуть между строк. Отчаянный убийца чудовищ тоже способен переживать и бояться за свою жизнь, повисшую на волоске без авторитета в виде отца.

Когда привычный мир трещит по швам, ничего не остаётся, кроме как спуститься в свой личный душевный подвал… Какие монстры там прячутся?

Комментарий Редакции: До предела жуткие рассказы, объединенные единой атмосферой скользкого ужаса – пугающе написаны и легко читаются. Где-то – чуть абсурдны и специфичны, иногда – просто абстрактны, а порой встречаются и такие, что вызывают неподдельную панику, которую будет не так-то просто усмирить.

Содержит нецензурную брань.





Роман Шмыков

Вниз по лестнице



Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использованы иллюстрации:

© koyu, ChrisGorgio / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru




Его мама



17 октября 1998

Сегодня мама опять попросила купить много гречки. Я так давно не ел мяса, что уже тошнит от одного только вида этой крупы, постоянно застревающей в зубах. Мама в последнее время готовит только её и в кастрюле литров на пятнадцать, занимающей все четыре конфорки нашей маленькой газовой плиты. Вчера мама сильно разозлилась, когда я спросил про котлеты. Она кинула в меня книжкой, которую читала, сидя в своём любимом кресле. Я давно стал замечать, что это кресло становится мало маме. Её бока свешиваются с подлокотников как тесто, а руки она кладёт на свой живот как на опору, держа в толстых пальцах маленькую книжку. Она всегда что-то читает, если не готовит, и всегда что-то готовит, если не читает.

Я отправился в магазин со старой сумкой, с которой мама, когда была молодой, ездила на курорт. В детстве она там часто бывала с моей, уже умершей, бабушкой, но со мной не ездила ни разу. Она говорила, что это просто море, много воды и не видно горизонта, не на что смотреть. Я мог только представлять, как очутился бы у бескрайних морских просторов.

Продавщица сначала смеялась надо мной, когда я набивал гречкой дорожную сумку. Она думала, что это такая шутка. Потом решила, что я запасаюсь перед трудным временем, о котором говорили, возможно, в новостях по телевизору, а она проморгала. Она перестала гадать, когда узнала, чей я сын. Они были подругами когда-то, продавщица тётя Алина и мама, пока вторая не вышла замуж за моего папу. Я его не знал. Мама говорила, что он тот ещё уёбок.

Я вернулся домой с пятнадцатью упаковками самой дешёвой гречи, точно зная, что мой вечер будет занят её перебиранием. На кончиках пальцев обеих рук уже твёрдые мозоли, которые перестали кровоточить только на прошлой неделе. Я перебирал гречу и во рту ощущал её приевшийся вкус. Словно ешь ничто, камнем падающее в желудок. У меня часто изжога от гречи, но мама меня не слушает и советует запивать водой. Но от этого только хуже, и по ночам меня мучают особенно сильные приступы. Выделяется столько горькой слюны, что набирается почти полный рот, от чего приходится часто ходить в туалет. Мама сказала, чтобы я перестал так много мастурбировать, и мне было неловко не только убеждать её в обратном, но и вообще вступать в этот разговор. Обычно я опускаю глаза и ухожу в свою комнату, где пахнет гречей не так сильно, как в остальной части дома.

Мама сидела в кресле и читала новый детективный роман. Она тратила на книги много денег. Относительно много из тех, что у нас вообще были. Я ещё не работал, так как мне всего четырнадцать, и даже в разносчики газет меня не взяли, сказав, что из-за худобы просто не хватит сил. А в других местах разворачивали на самом пороге, увидев, что на моём лице буквально написано – несовершеннолетний. Меня это обижало, я готов был работать, но ничего поделать с этим не мог. Мы живём на мамино пособие по инвалидности. Мама никогда не говорила, что у неё за инвалидность, и мне оставалось только гадать.

Я накрываюсь одеялом и пытаюсь понять, почему мы живём именно так, как живём? В нашем старом деревянном доме за чертой города. Все наши соседи уже разъехались кто куда, и на всей улице остались дядя Вова с тётей Викой да мы с мамой. Мы к ним не ходим, и они к нам тоже. Их сын закончил школу и уехал в большой город учиться на инженера. Мама запретила мне ходить в школу после пятого класса, сказав, что ей нужна моя забота. И я стал её опекать. Кто, кроме меня? Тем более в последнее время у мамы сильно болят ноги и ступни. Я делаю ей припарки, но это не сильно помогает.

Весь вечер я перебирал гречу и решался попросить у мамы сменить хотя бы одну крупу на другую. Мама стояла ко мне спиной и варила в огромной кастрюле коричневую кашу. Она всегда по дому ходила в жёлтой ночнушке, достающей ей до колен. А из-за того, что на улицу она не выходит уже полгода, эта ночнушка стала её единственной и постоянной одеждой. Мама сильно набрала вес. Её живот раздулся и грудь обвисла. Ночнушка становится мала и закрывает всё меньше. Она поднимается над коленями, и я вижу больше…


1

– Блять, ну и кринж! – Федя читал вслух дневник, найденный в старом заброшенном доме. Мы пошли туда, чтобы увидеть приведение, о котором говорил Дима, думая, что сможет нас напугать. Дважды. Да, в первый раз мы повелись и вздрогнули от своих же отражений в зеркале, стоявшем в подвале на стройке. Но не в этот раз, придурок.

Дневник был пыльным, а страницы жёлтыми как внутренности яйца. Федя держал его кончиками пальцев, боясь полностью взять книгу за её липкую и грязную обложку. Коричневая, словно слепленная из глины, она походила на кожаную, но это явно не по зубам владельцу.

– Как думаешь, снова Дима? – спросила Вера, ожидая оба ответа одновременно.

– Хер его знает, – Максим не верил, что нам всё-таки удалось найти что-то интересное, хотя каждый из нас желал именно этого. – Я не верю. Дневник? Пффф. Страшилки для детей.

Федя закрыл дневник, издавший недовольный треск, и протянул его Максиму. Тот не сразу, но убрал его в свой портфель с таким лицом, словно помещал туда кусок собачьего говна в целлофановом пакете. Вроде не воняет, а всё равно не прикасался бы ни за что на свете.

– Уже темно, – Вера старалась скрыть свой внезапно подступивший страх. На всех нас накатила волна беспокойства при чтении этого отрывка. Абсолютно мерзко, и Веру, кажется, это задело сильнее всех. – Папа просил вернуться сегодня пораньше, и…

– Спокойной ночи малыши боишься пропустить? – Федя выдавил улыбку, но за ней всё равно прятался наш общий страх.

Мы стояли посреди пустого деревянного дома. Солнце уже пряталось за горизонт, покрывая оранжевым маревом стены пятиэтажек на окраине города. Потерявшие листву деревья колыхались на промозглом ветру. Было холодно. Я поднял воротник и опустил подбородок в свитер.

– Костя, а ты как считаешь? – Максим спрашивал, стараясь уложить дневник в свой портфель так, чтобы он не касался стенок. Глупо, но все понимали его желание.

– Думаю, стоит хотя бы дочитать до конца, – ответил я, кивком предложив выйти наружу. – Может, в конце что-то будет?

– Ага, отвечаю, там Дима фотку своего члена прилепил. – Выпалил Федя, расталкивая нас, чтобы выбраться первым. А ведь так хорохорился, делая вид, что отрицает подлинность этого дневника.

Мы хором вздрогнули, когда сквозь разбитые окна этого домика услышали шум на участке по соседству. Наверное, бродячие собаки. Мы разом оглянулись, встав в ряд. Четверо детей. Самому старшему из нас, Максиму, на прошлой неделе исполнилось пятнадцать. Мы сложились и подарили ему надувную куклу из магазина, что открылся в прошлом году. Он, узнав коробку по торчащему из чёрного пакета уголку, сразу замял его и кинул под кровать в своей комнате, чтобы его мама не увидела, что мы с такими дебильными улыбками вручили Максиму.

– Я дома почитаю сам, – сказал Максим, снова состроив такую мину, что и нам стало неприятно, – может, нарою что-нибудь.

– В дом больше не вернёмся? – Вера озвучила вопрос, который каждый из нас хотел задать и услышать утвердительный ответ. Мы переглянулись и почти одновременно кивнули. Смотря на дом, мы все ощущали нечто чуждое. Нам казалось, что мы не должны были приходить сюда. Да, тут бродили собаки, давно забывшие, что они должны быть лучшими друзьями человека, но люди в городе говорят, что здесь есть вещи куда страшнее бродячих псов.

Мы отправились по домам, первым проводив Максима как хранителя нашей общей тайны. Его дом стоял чуть дальше наших, но мы не договариваясь решили, что так будет правильно. Если это чья-то шутка, то ничего страшного, переживём, но если мы столкнулись с чем-то особенным, пусть даже немного пугающим, то нам стоит сохранить это только между нами.

– Не листай один, – сказал Федя, на короткий миг обретя серьёзность. Его глаза округлились, а торчащие из-под рыжих волос уши покраснели, – завтра после школы соберёмся и почитаем ещё.

Максим кивнул и спустил портфель с плеч, взявшись за лямки обеими руками. Мы попрощались с ним и проследили, чтобы Максим зашёл в подъезд и закрыл за собой двери, после чего проводили Веру. Она жила в частном секторе недалеко от супермаркета «Посейдон», который ещё до нашего рождения являлся самым большим рынком в радиусе двухсот километров. Мы остались с Федей вдвоём. Солнце совсем пропало, забрав с собой свет. Луна, как надкусанное круглое печенье, светилась в чёрном небе. В лучах фонаря мелькали капли моросящего дождя. Пришлось ускорить шаг, чтобы быстрее добраться домой. Мы с Федей жили в одном дворе и познакомились ещё до школы. Он был моим лучшим другом и одновременно той ещё занозой в заднице.

– До завтра. – Крикнул Федя, махнув мне рукой и резко свернув к своему подъезду. Я кивнул ему и перебежал двор, укутавшись потеплее от ветра. Я чуть не запнулся об кусты у дороги. Чёрт бы побрал тех, кто уже которую сотню лет знает о таком изобретении, как уличный фонарь, но ему что-то очень мешает установить хотя бы один в наш двор.

Я на одном дыхании домчался до пятого этажа и открыл двери, стараясь не издать ни единого скрипа. Как и ожидал, дома уже все спали. Бренчал папин храп в родительской комнате, а рядом витал запах маминых духов, которая, судя по всему, не так давно вернулась со смены. Опять на станции скорой помощи не отпустили вовремя.

Я тихо снял обувь и повесил куртку. Не попытавшись играть с благоволившей мне судьбой, я, миновав ванную и вечернее умывание, проскользнул по тёмному коридору в свою комнату и включил светильник. Я всё время думал об этом дневнике. От его содержания у меня мурашки бегали по спине, потому что я буквально видел, как она… нет, фу. Спать с такими мыслями не хочется. Я включил телевизор, заранее убрав звук, и поставил фильм, под который мне всегда легко спалось, – Эйс Вентура, – и улёгся на кровать. Утром точно получу за то, что так поздно вернулся и не предупредил, хотя об этом я думал во вторую очередь. Мысли всё время возвращались к ней, к его маме…


23 декабря 1999 года

Маме стало хуже. Сегодня она в последний раз поднялась с постели, чтобы самолично сварить свою заключительную кастрюлю гречи. Откуда я это знаю? Она сама мне сказала, указав толстыми пальцами руки на толстые пальцы ног, ногти на которых были похожи на когти орла, а кожа стоп превратилась в слоновью шкуру, такую же серую и толстую.

Она говорила, что я должен массировать её ступни, чтобы они не атрофировались, но я не мог даже смотреть на них, и мама сильно обиделась за отказ. Она заставила снова перебирать гречку, которая со вчерашнего дня занимала весь подоконник и ждала, когда ею кто-нибудь займётся. Я возился до глубокой ночи, пока подушечки пальцев не стали гореть, и я ронял одну крупинку за другой, совершенно перестав справляться с заданием. Мама всё это время лежала на кровати и смотрела телевизор. Его я на старой металлической подставке с тремя рабочими колёсиками из четырёх выволок из комнаты, где раньше жила бабушка. Она умерла очень давно, но я всё ещё помню, как громко орали динамики в её комнате, когда я был совсем маленьким. В тени своей комнаты, когда мама думала, что её сын давно спит, я смотрел, как на стене коридора мелькают разноцветные блики.

Сейчас мама смотрела телевизор так громко, что его шум заглушал иной раз мои мысли, и я терял счёт времени, перебирая эту сраную гречу. Я закончил около двенадцати ночи и отправился в свою комнату, хотел уже написать об этом в дневник, но мама попросила сесть к ней на кровать, что сильно прогнулась, и ответить честно на один вопрос, который был еле различим посреди взрывов с той стороны экрана.

– Ты ведь меня не бросишь? Никогда не оставишь свою маму одну?

– Конечно, нет. Я всегда буду с тобой.

Мама умилилась, когда это услышала, и на секунду я подумал, что это была искренняя улыбка, но потом мамины губы изогнулись в абсолютно другую сторону.

– Вы все так говорите, а потом мне приходится самой убираться, самой готовить, самой воспитывать!

– Мам, я…

– Уёбывай в свою комнату! Чтоб до завтра я тебя не видела!

У меня на глазах выступили слёзы. Мне стало стыдно, и я поспешил уйти к себе, чтобы не показывать своих слабостей. Я упал лицом в подушку и чуть не задохнулся от своего же всхлипа. Ещё с детства, как бы это сказать, не умел плакать. Слёзы текли, но я начинал задыхаться и почти переставал дышать, а лицо синело. Мама раньше успокаивала меня, и на это уходило от силы пара минут. Я скучаю по тому времени.

Я попытался уснуть, уже совсем поздно, а с утра намечена куча дел. Я мысленно прикидывал, чем займусь и в какой последовательности, медленно засыпая под ужасный смех мамы, звучавший громче того, что шло по телевизору. Уверен, что она смеётся не потому, что её на самом деле смешно, а потому что на экране люди тоже хохочут, и ей стыдно даже допускать мысль, что она глупее какого-то дурачка с экрана и не понимает его глупых шуток.

Я это всё записал лишь утром, когда только-только открыл глаза и попытался вспомнить, что случилось этой холодной ночью, когда батареи стали работать хуже. Где-то около пяти, когда солнце и близко не собиралось подниматься, я проснулся от странного звука у порога комнаты. Я всегда закрываю дверь, но не запираю, тем более сейчас мама вряд ли решила бы проверить это. И я ошибся.

Я не повернулся полностью в сторону выхода, но мамин силуэт в проёме был отлично виден в мрачной тени. Она будто стала больше всего за один день. Она громко дышала, ей было тяжело, словно у неё астма. Я делал вид, что сплю, но буквально молился о том, чтобы мама ушла. Дыхание её становилось только громче, а по полу разливались тяжёлые шаги тучного человека. Я подпрыгнул на кровати и посмотрел, но там не было никого. Я укутался в одеяло и встал, прошёл в мамину комнату, где до сих пор горел телевизор, но звука не было. Тишину разрезал только истошный мамин храп. Мне удалось бы выключить телевизор, но мама сильно всхрапнула и начала что-то шептать. Слов было не разобрать, но мне стало страшно, потому что ей, наверное, виделось, что она кого-то сильно ругает, и я наделся, что не меня, пусть и во сне. Я, двигаясь спиной вперёд, вернулся в свою комнату и попытался уснуть, но не получалось ещё долго. Я всё равно слышал эти шаги и дыхание.


2

– Не думаю, что это Дима мог написать, – сказал Максим, закрывая дневник на очередной прочитанной главе.

– У него не хватило бы ума и на первые пару предложений, – Федя язвил, но был абсолютно прав. – Так что мы нашли, что искали.

– Пойдём туда? – Вера всегда виртуозно делала вид, что ей не ведом страх в принципе, но все мы знали, что это далеко от правды.

– Думаю, стоит повременить, – я хотел предложить, но запнулся на полуслове, – нам ещё надо…

– Зубы почистить? Что ещё, Костя?

– Федя! – Максим быстро осёк нашего друга, – он прав. Мы даже не знаем, где именно искать.

– В смысле? Где нашли дневник, там и искать!

– Мы всё перерыли, осталось только доски от пола отбить и залезть в подвал, если он вообще есть.

– И верно, Макс, – я отплатил другу той же монетой, – мы нашли карту, но кто сказал, что она лежала прямо на сундуке с сокровищами?

– Ты, бля, писатель что ли? – Федя сидел на стуле, подогнув правую ногу и постоянно надувая щёки в приступе бешеной скуки.

– О чём ты?

– Да ни о чём? Так что думаете?

– Дочитаем до конца, – почти шёпотом ответила Вера и уставилась в окно, где снег уже закрыл обзор, навалившись белой стеной на стекло. – Но сегодня уже поздно, я хочу домой. Папа как назло сделал гречу с котлетами, пока мама в больнице.

Мы, трое парней, прыснули смешками, но быстро поняли, что реакция была немного не та, какой следовало быть.

– Как она, кстати? – спросил Федя, ткнув Веру легонько в плечо. Максим отнёс дневник в свой тайник, который организовал в комнате сразу после переезда. Там он хранил в основном всякое барахло, но однажды мы спрятали там сигареты, надеясь, что его родители никогда не решатся залазить под доски старого шкафа в комнате сына.

– Что? А… но вообще, если честно, она идёт на поправку, только очень медленно. – Вера говорила спокойно, и голос не выдавал её ни коим образом, но в глаза Вера никому не смотрела. – Папа сегодня весь день просидел с ней, но мне запретил приходить. Пару часов назад написал СМС. Говорит, маме лучше, и она уже может разговаривать и видеть правым глазом.

Федя громко выдохнул через нос и потёр переносицу пальцами.

– Давайте пойдём домой, – начал он, – завтра дочитаем. Опять у Макса?

– Нет, у меня родители целый день дома будут, а вечером ещё и бабушка придёт. Пирогами накормит, но вот почитать не даст.

– Давайте у меня? – предложила Вера.

– Можно, завтра посмотрим. Тебя проводить? – спросил я Веру.

– Конечно проводить, тупица, или ты мечтал, как бы быстрее дома в душе передёрнуть?

Я с улыбкой, сильно сжав губы, пнул Федю по голени, от чего он опустил обе ноги и матюгнулся на всю комнату Максима.

– Тише, мудила, – Максим шептал, указав пальцем вверх, – там живут старики, а стены тонкие просто жесть. Чуть что услышат, сразу жаловаться прибегут. Я однажды каэску[1 - Компьютерная игра Counter-Strike (CS)] запустил, так они от первой мелодии сразу сверху затопали, а через пару минут уже долбили к нам в дверь. Я такой втык получил, и папа сетевой провод забрал на неделю.

– Ну ты и лох. – Фыркнув снова, сказал Федя.

– Пошёл ты, чел.

Мы с Верой переглянулись и улыбнулись. Максима мы оставили уже через десять минут и, одевшись, выбрались на улицу. Было очень холодно, и Федины пушковые волосы под носом тут же заиндевели. Мы почти бегом достигли Вериного подъезда и проследили, чтобы её силуэт мелькнул в окнах лестничных пролётов до третьего этажа. После этого мы пошли домой.

Я видел, как Федина походка становилась всё сбивчивее. Он с остервенением кусал губы до крови, а потом делал вид, что вытирает влажность под носом, но я видел красные подтёки на костяшках пальцев, и когда мы добрели до его дома, он не протянул мне руку и лишь бросил: «До завтра». Я ответил тем же и ускорил шаг.

Времени было не так много, но ночь стала совсем тёмной. Лишь внезапно выпавший снег отражает что-то светящееся вдалеке. Это был ларёк с жёлтыми, еле горящими буквами «Продукты». Я прошёл мимо, мой дом уже за поворотом. Я добежал до подъезда, хрустя свежевыпавшим снегом под ногами. Одним ботинком провалился в глубокий сугроб и начерпал так, что до дома уже прыгал на одной ноге, попутно высматривая свет в окнах своей квартиры. На кухне точно кто-то есть.

Я открыл старую деревянную дверь подъезда и зашёл внутрь. Опять свет горит только на втором этаже. Я вызвал лифт, на ощупь найдя оплавленную кнопку, и стал ждать, всё ещё держа промокающую ногу навесу.

Сзади что-то послышалось. У выхода есть лестницы, ведущие в подвал, но я никогда не видел, чтобы вход туда был открыт. Хотя, там часто слышатся глухие звуки. Мама говорила, что это гудят старые трубы, но сейчас я совершенно не был в этом уверен. Я повернулся лицом к темноте и прижался спиной к дверям лифта. Скрежет становился громче. Это было похоже на хриплое дыхание старого человека, который ноет от давно мучающей его сильной боли. Слышу, как лифт спускается, но он будто дразнится и гудит в двух этажах от меня, не доезжая нескольких метров.

Клянусь, я увидел два светящихся глаза, и хрип стал громче, когда за моей спиной створки лифта раздвинулись, и я ввалился внутрь. Там горел яркий свет, от чего тьма снаружи лифта только сильнее загустела. Я упал на липкий пол и рукой угодил в лужу сомнительного происхождения. Тут же вскочил, совсем забыв о промокшем ботинке и начал истерично жать кнопку своего этажа. Лифт закрывался медленно и со скрипом. Двери сомкнулись, и теперь я боялся, что нечто ударит по ним с той стороны, но лифт двинулся, ура. Дома была мама, она готовила суп. Я умылся и поел перед сном. Спал хорошо в эту ночь.


28 февраля 2000

Я делаю эту запись и надеюсь, что когда-нибудь её найдут. Может, мы бы могли стать друзьями, если бы всё вышло немного иначе?

Мама совсем обозлилась. Как и обещала, она с декабря ни разу не встала с дивана и целыми днями ела, просматривая телевизор, пока его не отключили за неуплату электричества. Мне пришлось работать половину января на складе строительных смесей, чтобы заработать хоть немного и оплатить счета, иначе мама с меня шкуру бы сняла, и для этого она точно не поленилась бы подняться.

Гречу я перестал есть давно и сильно похудел. Втихаря питался картошкой, которую старая мамина подруга продавала по более низкой цене. Я, оставив свет выключенным, по ночам варил чищеные старым ножом клубни и тут же уносил в свою комнату, чтобы мама не узнала, что я ем что-то кроме её любимой гречи, которую надо было готовить в промышленных масштабах. Под пламенем синего огня нашей кухонной плиты я прислушивался, чтобы никаких лишних звуков из маминой комнаты не поступало, и особенно приходилось следить за её храпом. У меня чуть сердце не остановилось, когда он прекратился. Даже не знаю, чего испугался больше – мама проснулась и сейчас словит меня с поличным или она умерла во сне. Я тайно желал второго, но потом подумал, что и первый вариант неплох. Она закончит мои страдания сразу как увидит, на что променяли её любимую гречу.

Я худел всё сильнее, и сегодня, в конце февраля, встретил в зеркале одни кости. У меня ввалились глаза, превратившись в два постоянных синяка, и я пишу сейчас трясущимися сухими руками. Кожа на кистях потрескалась от холодов в квартире, я прятался под одеялом с головой, чтобы своим же дыханием согреться. Маме было всё нипочём. Она так растолстела, что вообще перестала ощущать холод, и лишь её кожа слегка побледнела, когда за окном неотапливаемого дома стукнуло двадцать пять градусов мороза.

Помню, как зашёл в её комнату, одевшись во всё, что нашёл в шкафу. Она лежала на диване в одной ночнушке, которая задралась до середины её живота, свисающего чуть ли не до пола. Вокруг пупа, больше похожего на впадину, были рассыпаны белые точки прыщей, и я отвёл глаза. Надо спросить, ведь больше не могу терпеть.

– Мам, можно я сварю что-нибудь другое?

– Что, например? – она рычала, словно ей предложили встать и приготовить всё самой.

– Я долго копил и откладывал деньги с зарплат, – она посмотрела на меня как на главного предателя в жизни, и для этого ей пришлось оторвать от экрана лицо, утонувшее во множественных дряблых подбородках, – я могу принести немного мяса.

Мама кинула в меня пультом, который я не заметил в её руках. Даже не помню, чтобы она когда-нибудь им пользовалась. В этой темноте, где горит лишь полукруглый экран погибающего телевизора, вновь оплаченного пару недель назад, я еле увернулся и сделал шаг назад. Дальше произошло то, что заставило меня выбежать из маминой комнаты и закрыться у себя. Мама встала. Её тело было полностью голым, но я даже ног не различил из-за живота, свисающего практически до пола. Она тяжёлыми шагами двинулась в мою сторону, и я зглушил её гартнный вопль, захлнув дверь. Зомка на ней небыло, и я побежал в свою комнату, где мог бы запереться.

Я пишу очнь бстро и поэтму мгу псать неправельно. Паловину этой запси я сделал до тово, как пошл к ней. Теперь я заепрся в своей комноте и пишу чтобы мне помогли. Я дописываю эти строки пока мама ломится в маю двер, я выкину этот дневник в акно в дом по соседству там недалеко, долетт.

Памагте мне………………………


3

– Дом был совсем рядом. Мы не там искали. – Вера держала в руках старый дневник и словно пыталась наизусть выучить эти строки.

– Сейчас мы не пойдём, уже слишком темно. – Говорил Федя, вжавшись в кресло в комнате Веры, на стенах которой повсюду висели плакаты с музыкальными группами. – У моего папы есть фонарь, сходим завтра после школы.

– У меня самой имеется, – Вера рывком нырнула рукой под кровать, на которой сидела, и вынула из-под неё толстый длинный фонарь. Она включила его, и ослепляющий жёлтый луч угодил Максиму прямо в лицо.

– Не хочется признавать, но Федя прав. Отправимся завтра. – Я свой же голос слышал будто из-за стены.

– И вы сможете перетерпеть, если сегодня же не побываете в том самом доме, где… да вы только подумайте, какой у мамашки, должно быть, огромный скелет! – Максим ликовал, встав с пола из позы лотоса.

– Причём тут скелет, отсталый? Разве он растёт вместе с жиром? – Федя уже не скрывал нарастающего в нём раздражения.

– Да не важно, вы представьте, как будете…

– Спать? – вставил я. – Великолепно. Не хочу на ночь смотреть ужасы.

Федя указал на меня рукой в жест полного согласия с моими словами.

– Только не говори, что ты струсил! – Максим упёрся кулаками в свои бёдра и глянул на меня, как на первоклашку.

Я мельком перевёл взгляд на Веру и в её глазах прочитал тот же вопрос, что задал Максим, только в немного другой формулировке: «Неужели тебе страшнее, чем мне?»

– Давайте, только быстро. Потом, если что, второй раз сходим.

– Что? – Федя закрыл глаза и замотал головой. – Ты серьёзно?

– Ну, а почему нет? – Вера уже стояла ногами на своей кровати и ликовала, чем приободряла раздурачившегося Максима и ещё сильнее пугала меня. – Это было сто лет назад. Если они не ушли, то точно оба померли. Парень от рук мамки, а мамка от инфаркта. Просто посмотрим, Федь, и всего-то. Быстро, туда-сюда!

– Это Костя под одеялом рукой туда-сюда. – Федя хотел быстро сменить тему, попытавшись меня задеть, но это не подействовало ни на кого из нас. – Блядь… ну пошли, только быстро!

Максим и Вера чуть не завели хоровод, когда услышали согласие последнего из нас. Мы оделись и выбежали из квартиры. Вера долго закрывалась на все замки, что были на дверях. Она сказала, что папа ещё не скоро придёт, но мы так и не поняли, к чему это.

На улице было прохладно, приятно пахло медленно наступающей весной, но тьма всё ещё нагнетала. Страх, что был во мне и Феде, хочется назвать рассудительностью, но, глядя на Максима и Веру, я понимал, что я скорее всего просто трус. Федя семенил быстрыми маленькими шагами и смотрел всё время себе под ноги, хотя мы шли по единственной улице, освещённой в это время суток.

– Не бойтесь, до двенадцати даже успеем, – Максим в нетерпении ускорился, и Вера старалась не отставать от него, в то время как мы с Федей плелись сзади и молчали как две стеснительные рыбы. – Федя, выше нос!

Федя выставил средний палец в сторону Максима, от чего тот только посмеялся и снова пошёл впереди, о чём-то переговариваясь с Верой.

– Зуд…

– Что?

– Жопы у них чешутся, вот что. – Федя шептал, пока из его рта валили клубы пара, – Вера хочет отвлечься от мамы, а Макс просто устал трахать свой кулак.

– Давай ты не будешь это озвучивать им.

– Я подумаю.

Дома становились меньше. Фонари стояли реже и горели тусклее. Асфальт под ногами медленно превращался в грязную дорогу с глубокими колеями. Мы перешли через мост, перевалившийся старыми деревянными досками через реку, больше напоминающую ручей. Мы вошли на территорию дач и частных домов. Этот район все в городе называли Камыши за то, что недалеко от края этих Камышей раскинулось огромное болото, по весне своей вонью застилающее юг города. Где-то лаяли собаки, то ли на нас, то ли друг на друга, то ли просто так. В редких домах светились окна, завешенные старомодными шторами.

– Тут направо, не отставайте. – Максим взял Веру за руку, а та повернулась к нему и сначала немного отдёрнулась, но руку по итогу не отпустила, и вместе они вступили в сгущающуюся тьму.

Федя ладонью легонько шлёпнул меня по плечу и жестом показал ускориться. Разделяться было плохой идеей, и мы вчетвером шли парами, дыша в затылки друг другу. Мы с Федей не держались за руки, но оба не отрываясь пялились на сцепившихся Максима и Веру. Что-то изменилось и больше никогда не будет прежним.

Дошли, вот дом. Мы стоим у того участка, который был всего в нескольких метрах от того места, где нашёлся дневник. «Карта лежала почти на сундуке». В Камышах много брошенных домов, но они будто все сконцентрировались здесь. Мы медленно стали проходить вперёд. Миновав давно сгнившую деревянную калитку, забрались в заросший кустарниками двор, и лишь вытоптанная дорожка, сейчас припорошенная снегом, показывала путь к покосившемуся дому. Окна выбиты, и ветер со свистом гуляет вокруг. Внутри что-то звякнуло металлом, и мы вздрогнули, а Вера буквально прыгнула в объятия Максима. Но это была лишь собака, выбежавшая из хибары справа, видимо, из дыры у фундамента. Псина заметила нас и, прижав хвост, рванула куда-то в заросли голых ветвей кустарников.

Максим и Вера разжались, даже отпустили руки друг друга и, чуть отвернув головы, прошли вперёд, а мы с Федей за ними. Все встали у двери, висевшей на одной петле. Фонарь в нескольких участках от нас слабо светил, но его силы хватило, чтобы разглядеть, насколько старым и заброшенным оказался этот дом. Видимо, после владельца дневника и его мамы здесь никто и никогда больше не жил. Максим остановил Веру, находящуюся в каком-то трансе и собравшуюся сделать первый шаг, и сам ступил вперёд. Под его большими зимними сапогами скрипели деревянные лестницы. Вера последовала за Максимом, включив большой ручной фонарь и направив его в землю. Мы образовали одну линию, я был последним, ощущая, словно кто-то дышит мне в затылок, приготовившись схватить за воротник.

Внутри достаточно светло. Сильно пахло пылью, хотя почти везде лежал снег, налетевший, видимо, в разбитые окна после недавнего снегопада. Мебели почти не было кроме дивана рядом с телевизором, на который сейчас Вера трясущейся рукой направила луч. Мы все буквально вросли в те места, где остановились, прежде чем увидеть это. Думали, что на диване окажется скелет в ночнушке, но всё обернулось ещё страшнее, а это совершенно не к добру, если верить дневнику.

Мы двинулись в сторону комнат, в одной из которых, как ожидалось, найдётся как минимум одно тело, если его ещё не растаскали на лоскуты стаи бродячих собак. Вот комната, которая была, казалось, той самой, скакнувшей со страниц. Максим, всё ещё возглавляя наш маленький отряд, толкнул дверь ладонью, и та немного открылась, упёршись обо что-то внутри. Максим вдохнул так, словно подавился, но потом указал пальцем вниз, и Вера посветила туда. Там лёд, сковавший порог и не дающий двери открыться полностью. Максим пытался сильнее толкать, но ему не удавалось хоть немного сдвинуть дверь. Вера светила вокруг, но ничего, кроме чёрных деревянных стен её фонарь не ловил. Максим толкнул дверь в очередной раз, и та поддалась, открыв нам пустую комнату. Стол и кровать, это всё.

– Кто здесь?

Мы резко развернулись в обратную сторону, и Верин луч покрыл тощего мужчину в прохудившейся дырявой футболке. Его лицо было закрыто негустой длинной бородой, а волосы на голове превратились в чёрный ком.

– Эй, вали отсюда, бич! – крикнул Федя из-за спины Максима, всё ещё стоящего у входа в пустую комнату. Вера уронила фонарь, и тот покатился по прогнившему деревянному полу без единого ковра, освещая лишь ноги незнакомца. – Что ты встал?

– Федь, не зли его, – шепнул Максим, – Кость, возьми фонарь.

– Что?

– Фонарь возьми, говорю. Быстрее!

Я присел и рукой потянулся к фонарю. Мужчина, чей отвратительный запах волной обдал нас четверых, приблизился на пару шагов. Я рывком прыгнул до фонаря и схватил его, наставив луч прямо на бродягу. Он не закрыл глаза от яркого света, но уставился куда-то позади нас, и мы подумали, что он слеп.

– Вали отсюда, я сказал! – Федя рыкнул, достав из кармана перочинный нож, на который незнакомец не обратил ни единого внимания и лишь заскрипел чёрными зубами, сводя челюсти под неестественным углом.

– Уходим, – начал Максим полушёпотом, – Вера, будь за мной, потом Костя. Федя, дай нож Костику, пусть прикрывает нас.

Федя, внезапно признавший главенство Максима, свернул нож и сунул мне в грудь так, что я не мог его не взять. Я передал фонарь Максиму, освещавшим попеременно и незнакомца, и наш путь обратно. Я шёл спиной вперёд, вытянув руку с выдвинутым ножом в сторону этого жуткого мужчины, похожего на ходячий труп с язвами на лице, но не успел ощутить холод зимы снаружи, как ребята закричали, и тут же резко их вопли стихли, сменившись на глухие удары об пол.

Я не повернулся, застыл на месте и наблюдал, как выроненный фонарь освещает нечто сбоку. Там на дощатой стене колыхалась чья-то огромная тень, не принадлежавшая ни мне, ни тому, на кого я наставил нож. Сзади что-то громко хрипело, и я открытой шеей ощущал зловонные дуновения.

Незнакомец улыбнулся, глядя за мою спину, и сказал:

– Мам, я же говорил, что принесу мяса.




Ржавчина


Как и всегда я проснулся за минуту до будильника. С одним отрытым глазом отключил звонок на 4:50 утра и поднялся, пока она ещё лежала, зажав одеяло между ног. Утреннее весеннее солнце пробивалось сквозь окрепшую листву деревьев и падало на её бёдра. Ей ещё спать почти два часа, и я по-доброму ей завидовал, вставая и на ходу разминая затёкшую правую стопу, которая болит уже месяц. Сходить бы к доктору.

На улице тепло, и сегодня я впервые пошёл без шапки, даже расстегнув куртку. Кроме меня на улице по дороге до метро почти никого нет, только один и тот же старик на остановке ждёт свой самый первый автобус, готовый отвезти его в сторону дач на окраине города. Последние несколько лет я с ним здороваюсь, хотя и не знаю его имени, и он, кстати, не знает моего. Мы киваем друг другу, и я, уставившись в землю, топаю к метро.

Сумка на плече сегодня кажется тяжелее, чем обычно. Наверное, мой обед она завернула не в пластиковый контейнер, а в стеклянную полулитровую банку. Стоило это проверить до того, как выйти из дома.

Полупустое метро. Оно только открывается, а внутри собралась маленькая кучка людей, ждущих открытия дверей к турникетам. Я вижу эти лица каждое утро пять через два, и иногда мне кажется, что сегодняшний понедельник не превратится во вторник, а если и превратится, то вторник не превратится в среду и так далее.

Качка метро всегда убаюкивала, и по пути на работу я, так сказать, досыпал свои часы, которых порой ощутимо не хватало. Я выключался крепко и даже видел сны, но организм привык к одним и тем же станциям и автоматически запускался на моей. Я вскакивал с места и, чтобы не упасть в останавливающемся вагоне, обеими руками хватался за поручни, затем выходил из метро.

До работы топать почти двадцать минут. Мимо железных путей, по которым поезда ездят достаточно часто. Уже на подходе к заводу. Вижу его через ограждения по ту сторону моста через небольшую реку, где раньше плавали утки, улетевшие после «облагораживания» берегов. Там понаставили деревянных пирсов и железных заборов. Красивее ли это, чем стая уток? Думаю, что нет.

Я приложил пропуск и прошёл на территорию завода. Знакомых запах машинного масла встречает меня раньше охранника Артёма, пожилого мужчины, который каким-то образом всегда выглядит бодрым, хоть в пять утра, хоть в пять вечера.

– Здарова, Влад!

– Привет, – ответил я хриплым голосом обогнавшему меня мужичку. – Сегодня есть новые формы? Витальевич говорил, должны были привести к началу смены.

– Слушай, не знаю даже, – ответил Игорь, наш бригадир, – спроси лучше у начальника, в кабинете обычно все распоряжения.

– Ладно, разберёмся.

Я зашёл в цех, в котором тружусь уже очень давно. Все намекают, что к июню от меня ждут проставу, так как стукнет ровно десять лет, как я впервые вступил за ворота этого цеха. Со мной обычно здороваются хором все, кто приезжают раньше и уже переодетые сидят на лавке, ждут начала смены. Один я езжу на работу с совершенно другого конца города, затрачивая на это почти полтора часа от подъезда до проходной. Я пожал каждому руку и, схватившись за ладонь нашего мастера, спросил.

– «Восемнадцать тридцать шесть» сегодня будут?

– Нет, зато завезли аэродромные. Пришёл огромный заказ. Витя уже готовит формы, будешь сегодня с ним. Вам выделили место у вибростолов.

Я кивнул и отправился к лестницам, по пути пожав ещё несколько рук. Я переодевался словно в трансе, пока наш крановщик, весьма болтливый невысоких мужичок, что-то рассказывал всем находящимся в раздевалке, но его мало кто слушал, и я в особенности. Я до сих пор спал, доверив тело режиму автопилота. Надев каску и сложив перчатки в карманы штанов, уже грязных от машинного масла, я спустился в цех, где уже вынимали из пропарочных камер металлические формы под бетонные плиты. Мне сегодня должен был достаться «кальмар» с его трубками для электроники и кучей закладных деталей, но сегодня я в паре с Витей, и это, по правде сказать, даже хорошо. С кальмаром этим до обеда бы провозился, а аэродромные формы простые, только их много. Да и всё равно за час до конца смены все будут в комнате отдыха наблюдать, как Максим и Олег играют в шашки, соревнуясь за первенство по цеху.

– Отнеси Егору проволоки, они просили всей бригадой.

Я взял обруч ещё не нарезанной проволоки и двинулся вдоль линии с формами, где парами работали мужики. Дядя Гена, самый старший в цеху, пытался молотком загнать пятнадцатую закладную в каркас «кальмара», появившегося в производстве всего пару недель назад. Опытный рабочий справится, но судя по его вспотевшему лицу и набухших венах на жилистых руках, как бы его не хватил инфаркт на шестьдесят девятом году жизни.

Я отнёс Егору, мастеру соседней бригады, проволоку и вернулся обратно к Вите, уже подготовившему форму. Весь день мы чистили от ржавчины платформы, стоявшие около полугода на улице, клали каркасы и отдавали на заливку. День проходил быстро, и я был этому рад. На обеде мы внимательно следили за тем, чтобы Олег в партии с Максимом не мухлевал, как в прошлом году, когда его поймали на жульничестве на последнем этапе турнира завода по шашкам. Ближе к двум дня, когда до конца смены осталось чуть больше полутора часов, у меня под перчатками набухла мозоль от ломика. Эти аэродромные формы были невыносимо ржавыми, и их борта не открыть без посторонней помощи, поэтому мы звали парней с вибростола, чтобы они помогли нам с последней, потому что у нас с Витей уже не хватало сил, и руки повисли двумя макаронинами.

– Это последняя? – спросил я Витю с надеждой.

– Да, только если вдруг не вписали ещё одну. Давай просто не будем торопиться, а то если Витальевич увидит, что мы уже всё, так точно накинет штуку другую, а я за эти копейки, что вчера пришли авансом, не собираюсь гнуть спину лишний раз. В пизду оно мне не надо.

– И то правда. Ладно, ты посиди, я довяжу закладные и попрошу Надю забрать форму чуть позже.

Витя махнул рукой и свалился на скамейку у склада, прижавшись спиной к железным шкафчикам. Я доделал форму, будучи весь в ржавчине, и сел рядом с Витей, ощущая пятой точкой тряску от вибростола. Парни, только пришедшие с института и проходящие на нашем заводе практику, ещё не научились правильно регулировать силу, и бетон иной раз переливали, от чего потом убирались дольше остальных. Дыша как собаки, они входили в комнату отдыха самыми последними. Я дал отмашку Наде, чтобы форму она забрала попозже, та кивнула и перевела кран подальше от нас.

– Говорят, в другом цеху сокращают сильно.

– Да, я слышал, – еле говорил Витя, шепелявя чаще, чем остальные мои знакомые, – да там и планы сильно упали. Представляешь, монтаж встал, что-то напутали в дирекции, и теперь мужики, перевыполнив план в предыдущем месяце, будут сидеть без работы. Кого не устраивает – могут увольняться, кого устраивает – идут домой на три недели за свой счёт. Это какой-то пиздец, как по мне.

– За свой счёт? Я думал, что хоть чего-то да накинут.

– Влад, ты серьёзно? Ты ж не первый день работаешь, сам знаешь, директору вообще насрать, чем ты там собрался кредиты свои оплачивать или ещё что. Это просто не его дело, план выполнен в прошлом месяце – молодцы, а если сейчас работы нет, так будет позже. А что делать между этим?

– Мда. Вова говорил, что хочет на пенсию уйти.

– Да какую пенсию? Он там со скуки помрёт быстрее, чем от своей язвы. Того гляди ещё и нас переживёт, до сих пор крутя ломиком, как и двадцать шесть лет назад.

– Ага, джедай заводской.

Витя усмехнулся и достал из нагрудного кармана робы, заляпанной краской и каплями бетона, пачку смятых сигарет, протянул мне. Я взял самую красивую, но случайно. Витя схватил наугад губами и закурил, передав мне зажигалку. Прокашлявшись и сплюнув подозрительного цвета жижу, Витя натянул каску повыше, чтобы потный лоб показался открытому воздуху, и уставился на мастеровую.

– У них там ближе к лету поставят кондиционер.

– Откуда знаешь? – я спросил, повернувшись в ту же сторону, что и Витя.

– Мастер сам сказал. Летом обещают аномальную жару, и поэтому, в целях безопасности опять же со слов мастера, им установят кондиционер, а в самом цеху только окна откроют.

– Пух же налетит. Тут тополей выше крыши.

– Я-то знаю, а как объяснить остальным, кто по цеху только в белой касочке ходит и боится замарать пиджачок?

Вокруг к концу смены пахло бетоном и смазкой для форм, которой местные иногда пользуются как кремом для рук. Воняет страшно, зато любая грязь отлетает моментально, да ещё и кожа увлажняется. Дым от наших сигарет поднимался вверх и смешивался с облаком мелкой белой пыли, которая появлялась спереди. Там шлифовали лестничные марши, приводя их в надлежащий для отгрузки вид. Мы с Витей натянули маски. Я махнул Наде, и та передвинула кран, забрав последнюю на сегодня аэродромную форму.

У меня сильно разболелась голова, и вместо того, чтобы пойти в игровую смотреть партию по шашкам, я решил подняться наверх и немного поспать. Взял ключи у мастера, еле преодолел два этажа лестничных пролётов и как можно быстрее улёгся на деревянную скамейку, сложив руки в замок на груди, чтобы те не свешивались к полу. У меня было ещё около часа до конца смены, и если вдруг никто из дирекции не решит проверить цех, то я спокойно проведу оставшееся время в одиночестве.

Дремал я беспокойно, постоянно поднимая голову, чтобы проверить время. Уверен, что ещё услышу всех из бригады, пока они будут подниматься, поэтому не завёл будильник, но что-то всё равно гудело во лбу, как дрель. Я провалился в сон, думаю, минут на пятнадцать, но стало только хуже, когда проснулся. Я умывался, когда остальные уже заходили в раздевалку, пытаясь обогнать всех вокруг, чтобы успеть первыми под душ.

Я в душ не пошёл, голова болит всё сильнее и сильнее. Я сбрызнул дезодорантом подмышки и оделся. Думаю, она всё равно не поймёт идею, когда на пороге попытается обнять и почувствует весь запах моих трудовых будней.

Последним в душ забегал Саша.

– Тебя звал начальник, зайди к нему. Вроде бы какие-то документы подписать. Не забудь.

– Хорошо, прямо сейчас и заскочу. – Сказал я человеку с полотенцем в руках, пробегающему мимо меня голышом.

Я вздохнул и спустился на первый этаж. Начальник действительно ждал меня с кучей бумаг на подпись. Половина из них были поправки в трудовой договор, которые я никогда, к своей глупости, не читал. Остальную половину начальник ещё распечатывал, я сидел и ждал, глядя на часы. Хотел уйти чуть пораньше, но вышло как всегда. Я подписал последний документ и вышел, пожав Валентину Витальевичу руку.

Я слился с толпой, и все вместе мы покидали цех, выстроившись в колонну. В телефоне сообщения. Несколько было от неё, отправила список покупок. Видимо, сегодня дома ждёт вкусный ужин, судя по ингредиентам, где есть слова мясо и специи. Я принялся листать ленту новостей, машинально идя со всеми и особо не глядя по сторонам, и тут передо мной послышался истошный крик. Я поднял голову и увидел его.

В огромных воротах цеха, заполняя почти всё пространство, стояло чудовище. Оно было похоже на гориллу, но с собачьей мордой, пускающей через плотно сжатые острые зубы густые вязкие слюни. Его глаза были ярко-зелёного цвета, и оно рычало, глядя на нас всех, приросших к своим местам. И только Витя заорал, повернувшись назад и пробиваясь сквозь толпу.

Он пролетел мимо меня, задев плечом, и я выронил телефон. Чудовище открыло пасть, набрав перед этим воздух в огромную грудь, и зарычало так, что в глазах у меня потемнело. Мы все, превратившись в одну человеческую массу, рванули назад, к раздевалкам, но тех, кто шёл первыми изначально, кроме Вити, чудовище уже рвало на части. Рядом с нами летали кишки и изуродованные конечности. Этот звук вряд ли когда-нибудь получится забыть.

Я протолкнулся к лестницам, и буквально за моей спиной кого-то схватили. Он попытался взять меня за куртку, но я дёрнулся и ввалился лицом вперёд в дверной проём, упал на колени. Чудовище, двигая челюстям то в одну сторону, то в другую, перекусывало пополам Егора, держа его за болтающиеся ноги. Его вопль заставил нас всех наблюдать, как чудовище уже разделило рабочего пополам, и из разных сторон клыкастой пасти выпали две части человека, словно распиленные в районе пояса тупой пилой. На землю повалились дымящиеся внутренности с таким звуком, словно на бетон упал пакет с молоком.

Чудовище смотрит на нас и рычит, и в особенности на меня, находящегося ближе к выходу. Чья-то рука схватила сзади и потащила вверх. Я успел вбежать достаточно высоко по лестницам, чтобы мохнатая лапа с длинными когтями, похожими на рыболовные крюки, не смогла меня ухватить. Мы забежали в раздевалки второго этажа и заперли за собой двери, когда я, будучи последним, пересёк порог. Валентин Витальевич закрыл железную дверь на засов и два замка на ключ.

– Посмотрите, что за окнами, – шепнул он, – и ни звука.

Я и ещё несколько человек приблизились к окнам и, прикрыв лица руками от яркого солнца, не увидели ничего, что могло бы насторожить, кроме того факта, что людей на улице не было вообще. Машины, что стояли на дороге за территорией завода, пустовали. Двери были распахнуты, у некоторых горели аварийные сигналы, но ни одного человека в радиусе обзора.

– Никого, Витальич, – говорил Витя, – слишком низко, поднимемся на крышу?

– Ты дурак? Эта тварь может быть и там, или она вообще не одна. Ты видел её лапы? Да она сюда запрыгнет в два счёта!

– Вова, не наводи паники, – унимал самого старшего из находящихся здесь Валентин Витальевич, – про крышу подумаем.

– А что тут думать? Один с крыши отвлекает, другие сбегают вниз и к машинам. Делов-то! – советовал кто-то из толпы человек в пятнадцать-двадцать.

– А остальные?

– Группами.

– А самые последние?

Вопрос повис в воздухе наравне со страхом. Уверен, никто из нас никогда в жизни не видел такого существа.

– У кого телефоны с собой? – я машинально полез рукой в карман, но тут же вспомнил, что выронил его, пока убегал, – посмотрите, может, в новостях что сказали?

Все хором принялись действовать по указке нашего начальника, до сих пор владеющего и собой, и ситуацией. Все озадаченно вперились в экраны и пытались заглянуть к другим в руки. Не прошло и несколько минут, как все почти одновременно сообщили, что ни у кого нет связи.

– Заебись. – Ответил всем Валентин Витальевич. Он сел на скамейку между рядами железных шкафчиков и упал лицом в свои ладони, от чего под его пальцами торчала лишь лысая макушка.

– Я вылезу через окно на крышу, – заявил Илья, высокий молодой парень из бригады слесарей нашего цеха, – помогите мне.

Несколько человек столпились у окна в две кучки, освобождая Илье проход. Он стоял и глубоко дышал, уже сильно жалея о словах, будто бы вне его согласия сорвавшихся с губ. Лицо парня побледнело и покрылось мелкими капельками пота. Губы слегка посинели, с каждым шагом в Илье становилось всё меньше крови, и к окну он подошёл мертвенно бледный. Трясущимися руками он открыл окно и, шатаясь, залез ногами на подоконник.

Илья вытащил голову наружу и глянул наверх, потом высунул половину тела, держась одной рукой за раму окна изнутри. Он чуть опустился и повернулся к нам, но не успел произнести хоть слово, как за голову его схватила огромная когтистая лапа и проткнула черепушку. Илья повис будто тряпичная кукла, и лапа утянула его за собой.

Кому-то зажали рот прежде, чем он успел закричать. Витя быстрыми, но тихими шагами подпрыгнул к окну и закрыл его, а потом сделал два шага назад. Он упал в обморок на третьем шаге, и я успел его подхватить, не дав шмякнуться об твёрдый пол. Мы все отползли как можно тише и спрятались между рядами шкафчиков, где Валентин Витальевич уже не скрывал лица, а сидел в самом тёмном уголке раздевалки с округлившимися глазами. Под его пышными усами тряслись губы, и сам он прижал руки так, словно хотел обнять сам себя.

Мне показалось, что никто из нас даже не дышал, когда за окнами мелькнуло нечто огромное, на несколько секунд заслонив собой солнце, и оставило нас в полной темноте. Из-за моей спины вышел начальник цеха и оглядел нас всех, стараясь снова взять себя в руки и обрести хоть чуточку больше самообладания, чем у остальных.

– Перекличка. Все сюда!

Мы расползлись в линию и пересчитались. Я сидел посередине и оказался восьмым из семнадцати человек за исключением Валентина Витальевича, который хмыкнул и устроился у самого края последнего шкафчика, выглядывая в сторону окон. Он отодвинулся обратно и снова уставился в никуда. Витя, пришедший в себя рывком, сел на скамейку не без помощи ещё двух человек, осматривающих его как раненого.

– Я в порядке, – чуть трясущимся голосом говорил Витя, – что там, Валентин Витальевич?

Но начальник не ответил, лишь помотав головой. В его взгляде читался ужас, но его природу мы даже боялись представить. Он что-то заметил и решил не говорить об этом нам. Внутри у меня засвербело, мне просто жизненно необходимо выяснить, что такого лицезрел Валентин Витальевич.

В полуприсяде я придвинулся к нему, он жестом остановил меня, дав понять, что позволит аккуратно посмотреть, если я к этому готов. Я кивнул, и он убрал руку. Двигаясь в пространстве буквально по миллиметру в секунду, я высунул немного голову. Там окна, и они густо запачканы кровью, от чего внутрь на шкафчики падает алый свет, превращая солнце в источник чего-то зловещего. У меня к горлу подступил ком, и я быстро нырнул обратно, упав на задницу у ног Валентина Витальевича, смотрящего на меня обезумевшими глазами. Заметил, что и другие пялятся так же, хоть и не стали свидетелями того, что предстало перед нашим с начальником взором.

– Проверьте ещё раз телефоны, – чуть не плача выдавил из себя Валентин Витальевич. Он будто был более седой, чем час назад. – Хоть у кого-нибудь есть связь?

Все проверили и снова помотали головой. Человек, что пытался быть храбрее и сильнее нас, еле справлялся с дрожью. Его зрачки бегали из стороны в сторону, но никак не могли на чём-то сосредоточиться, поэтому и мысли, словно видимые для меня, шарахались вокруг, мешая думать.

Мы часа два просидели в полной тишине, гнетущей и давящей на виски. Кто-то достал остатки обеда, его примеру последовали и остальные, у кого что-то ещё было. Всё разделили поровну, только Валентин Витальевич и куска хлеба не взял. Он молча отказался, не отрываясь от той точки, которую пилит уже долгое время своим стеклянным взглядом. Мы съели всё, что было, будто собирались к следующему утру уже сидеть дома.

Я думал о том, что случилось с женской частью работников цеха. Они обычно уходят домой раньше, потому что не засиживаются в комнате отдыха. Они успели покинуть территорию, или по пути их настигло… это?

Мы вздрагивали от каждого шума снаружи. Иногда даже свист ветра в окнах заставлял съёживаться и воображать худшее. Валентин Витальевич изредка поворачивал голову к окнам. Выглядело это так, словно он не доверял своей памяти, и пятно крови действительно было или ему не показалось?

Я снова выглянул из-за угла ящиков. Снаружи даже птиц нет. Обычно слышно машины, рядом проходят железнодорожные пути, а теперь ничего, вообще полная пустота и тишина. Мы словно оказались одни на планете, последние восемнадцать человек. Валентин Витальевич поднялся и как ни в чём не бывало пошёл к лестницам. Он достал связку ключей из карманов и начал открывать дверь, от чего мы рванули к нему одной кучей.

– Что вы делаете?

– Пойду проверю, – отвечал начальник, капая слюной на свою рубаху, – оставайтесь здесь. Я позову…

– Что он несёт? – крикнул кто-то сзади, совсем забыв про правило шёпота.

– Остановите его! Он сошёл с ума!

Я схватил Валентина Витальевича за обе руки, так как был ближе всех, но старый коренастый мужчина оказался куда сильнее, чем я думал. Он плечом оттолкнул меня, и я повалился всем телом на тех, кто стоял сзади, первых аж сшибив с ног. И пока мы вставали, он открыл двери и вышел, не затворив за собой. Мы подбежали и, кто смог пролезть, посмотрели, как спина начальника пропадает за лестничным пролётом. Мы забрались внутрь и закупорили двери на один засов, а для остального нужны были ключи, которые сейчас имелись только у Валентина Витальевича. Я ощутил себя ещё более беспомощным, чем раньше.

Мы, нервно оглядываясь в сторону окон, побежали обратно за шкафчики. Сев на низкие скамейки и уставившись в сторону двери, мы ждали… чего-то. Но ничего не происходило. Решили, что начальнику удалось сбежать, или чудовище уже ушло, но тут прозвучал крик. Даже с первого этажа он был различим. Некоторые из нас закрыли уши, бо?льшая часть достала крестики из-под рубах и начала молиться, быстро шевеля губами.

Я встретился взглядом с Витей. Увидел в его глазах смирение и принятие. Он выглядел так, словно готов к смерти, и меня это напугало не меньше, чем чудовище.

– Что будем делать? – спросил Витя так, чтобы все услышали, но при этом смотрел на меня одного.

– Понятия не имею. Думаю, в городе введено военное положение, и…

– Что «и»? – спросили одновременно несколько человек.

– Да не, ебануться!

За окном вечерело. На стёклах появлялись капли конденсата, внутри было душно. Мы боялись открыть окна и сидели, общаясь так, словно событий этого дня и не было. Травили анекдоты и вели себя как обычно, будто собрались под вечер провести время вместе. Лишь вздрагивали, как единая трусливая масса, когда снаружи слышался очень громкий лай, который собакам принадлежать не мог.

Я проголодался. Еда давно переварилась, и в животе сильно урчало, аж живот ходил ходуном. Мечтал о том, чтобы внезапно оказаться дома. Как по волшебству закрыть глаза и открыть уже в своей квартире, где пахнет едой, где она встречает меня и помогает снять неудобную демисезонную куртку, которую купил три года назад. Я уже скучаю по вечерам, когда просто сидел с ней и смотрел телевизор. Хотелось бы снова…

За окном что-то взорвалось. Я подошёл к краю ряда шкафчиков и выглянул. Гриб огня поднялся вверх и тут же растворился в воздухе. Послышался жуткий вой и возня, и это можно было различить даже за пластиковыми стёклами. Я приблизился к окнам и выглянул наружу. Внизу что-то полыхало так, что казалось, будто вся земля превратилась в адское пекло. Под языками пламени из стороны в сторону что-то дёргалось, и я сильно надеялся, что это та тварь, ну или одна из них, если таковых несколько.

Я заметил не сразу, как за моей спиной уже столпились все оставшиеся в раздевалке и пытались разглядеть происходящее за окном. Огонь тонкими языками поднимался вверх, стараясь пощекотать небо.

– Надо бежать, пока тварюга не очухалась.

Не успел я среагировать или согласиться, как все без исключения уже отворили дверь и ринулись вниз по лестницам, стуча ногами. Я рванул одним из последних, успев бросить взгляд на закоптившиеся окна. Становилось мрачно, хотя внизу было ещё темнее. Кто-то на бегу включил фонарик в телефоне. Мы змейкой быстро преодолели два этажа. Первые выбежали в цех и столпились чуть подальше у выхода. В этой непонятной темноте с мерцающими слепящими фонариками я толкнул кого-то плечом.

– Что случилось? Почему встали?

– Я первым не пойду.

– Просто шагайте и смотрите в оба.

– Умный дохуя? Вот и иди первый!

Это был Витя. Он растолкал всех вокруг и достал свой телефон, включил фонарь. Я машинально посмотрел вверх, но ничего не увидел кроме кранов и «паука»[2 - Специальный крюк для захвата больших платформ с бетонными плитами]. Мы все медленно двинулись вперёд, держась очень близко друг к другу. Я даже дыхание задержал. Витя освещал перед собой дорогу к выходу. Ворота были погнуты и открыты. Снаружи почему-то отсутствовал свет, хотя фонарь там должен был включаться автоматически после девяти часов вечера вплоть до самого июня.

Я прислушивался не только к тому, что происходило вокруг меня, но и старался различить что-то за стенами цеха. Но опять ни единого звука, как в вакууме. Мы дошли до ворот, и Витя поднял руку, мы остановились.

– Да бля… – ругнулся в гневе тот, кому я случайно наступил на пятку.

– Прости.

Мы оба шептали, но потом оказалось, что все негодовали, только каждый по своему личному поводу.

– Что такое?

– Я выгляну наружу и посмотрю, – Витя говорил, повернувшись к нам и опустив фонарик к полу, – стойте здесь и ждите команды.

Витина храбрость сильно удивляла. Не то чтобы я его считал трусом до этого момента, просто далеко не каждый из здесь присутствующих смог бы хоть чуть-чуть приблизиться к его уровню самообладания, да ещё и людей вести за собой. В голове я уже прокручивал ситуацию, как бы мне Витю после всего этого отблагодарить, потому что нет на Земле того, что можно ему преподнести за спасение своей шкуры.

Витя стал выходить наружу. Я с замёрзшим сердцем ждал хоть чего-то. Мысленно был готов услышать крик, который означал бы, что мы все ошиблись, решив так опрометчиво выбраться из раздевалок. Фонарик у ворот снова мелькнул, и внутрь гусиной походкой забрался Витя. Это заставило меня вздрогнуть.

– Вокруг ничего, только за первым формовочным цехом дым идёт. Просто побежим к выходу. Андрей, твоя машина у ворот?

– Да, но максимум шесть человек влезет ко мне.

– Ладно, приготовь ключи сразу, – Андрей принялся аккуратно копошиться в своей сумке, – у кого ещё машина рядом?

– У меня, я могу взять двоих. На заднем всё заставлено.

– Так выкинь! – Витя чуть поднял голос, но не переходил за рамки шёпота.

– Ага, если ты сможешь быстро выковырять мини холодильник, то я тебе поклон отвешу. Я его полчаса запихивал!

– Хрен с тобой, кто…

– Моя чуть дальше, с другой стороны дороги, – оповестил я, зачем-то подняв руку. Витя ослепил меня фонариком, и я сильно зажмурился, от чего перед закрытыми глазами побежали разноцветные круги, – только она там три дня уже стоит. А если не заведётся?

– На улице не минус тридцать, куда она денется? – голос где-то спереди попытался меня отчитать, но я и ухом не повёл. Я достал из сумки наощупь связку ключей и переложил в карман.

– Хорошо, примерно разделитесь по машинам. Я тоже возьму четверых, держитесь рядом со мной.

Витя развернулся и снова стал выходить наружу. Мы одной массой двинулись за ним, пригнувшись сильнее, чем раньше. Я всё так же шёл позади всех и выбрался последним из цеха. Меня обдало прохладным ночным воздухом. Пахло гарью, но не так сильно, чтобы начать задыхаться. Я озирался вокруг, но не сказал бы, что искал очертаний твари в темноте.

Нигде не было света, вообще. Ни в одном окне ни одного дома, и лишь жалкий кусочек луны тускло блестел над нами. Мы ползли практически на коленях, уставив фонарики к земле, и только Витя направил свой вперёд, одной рукой держа того, кто идёт прямо за ним. Я схватился за кого-то, сжимая в кулаке его куртку. До сих пор не знал, кто это, но держался как за последнее, что может меня спасти.

Если мышечная память не обманывала, то мы должны были уже доползти до ворот, миновав арматурный цех. Я чуть поднялся и вгляделся в темноту, прорезаемую Витиным фонариком. Впереди мелькнули синие решётки забора вокруг завода с облупившейся краской, а затем показался и КПП, дверь которого с нашей стороны была густо измазана кровью.

Витя остановился у самых дверей калитки.

– Все поделились?

Мы шёпотом отчитались и взялись крепче друг за друга. Я вообще всеми силами вцепился в чей-то рукав. Слева и справа от меня встали два человека, которые поедут со мной. Я нащупал ключи от машины в кармане, и это придало уверенности, странной надежды, что скоро я буду дома, и то, что происходит вокруг, покажется уже не таким страшным и опасным.

Витя быстро оглянул нас, но не успел он взяться за ручку, как сверху его подтянула мохнатая лапа. Телефон упал, и в падении фонарик показал нам уже знакомое чудовище, успевшее засунуть половину Витиного тела в зубастую пасть. Мы рванули кто куда. Меня толкнули, и я упал на копчик. Резко ощутил отсутствие кого-либо вокруг, будто все, кто только что были рядом, просто исчезли без следа. Что-то впереди громко чавкает и хрустит Витиными костями. Я судорожно крутил головой по сторонам, но видел лишь мерцающие фонарики разбежавшихся людей.

Я побежал, как мне показалось, обратно. Глаза никак не могли привыкнуть к этой тьме, и я рвал, полностью доверившись ногам. Ринулся по дороге, которую преодолевал пять дней в неделю уже целое десятилетие. Вытянул руку вперёд, но было ощущение, что стою на месте, лишь асфальт перемещался подо мной как беговая дорожка. Трудно дышать. Сзади на меня кто-то закричал, но вопль сразу оборвался. Там звучал тот самый лай, от которого сердце превращается в безжизненный кусок камня. Я бежал и бежал, делая повороты, которые должны были привести к цеху…

И я не ошибся. Получалось разглядеть лишь несколько метров вокруг себя, будто двигался со слабым фонарём над головой, но впереди уже погнутые ворота цеха. Я не мог дать себе отчёта, почему вернулся обратно и именно сюда. В этот цех, который снова превратился в ловушку, в капкан, из которого без посторонней помощи не выбраться.

Я судорожно глотал воздух, миновав пропарочные камеры и очутившись у лестничных пролётов. Вбежал наверх, хватаясь за измазанные чем-то вязким деревянные перила, и буквально на лету закрыл на засов двери раздевалки. Упав животом на пол между шкафчиками, я пытался дышать более размеренно, но никак не получалось.

Здесь было светлее из-за пожара снаружи, который не убавился с тех пор, как мы все вышли отсюда. Меня поглощало чувство одиночества. Я снова здесь, но теперь один, и вообще не представляю, что будет дальше. Поднять голову не получалось, она стала чугунной, а мышцы ног буквально одеревенели, невозможно согнуть их в коленях хоть чуть-чуть. Слабость окутывала меня, но о том, чтобы уснуть, и речи идти не могло.

Тут тихо и так знакомо. Иной раз я воображал, что всё это сон или происходит не со мной. Это фильм, глупое кино прошлой эпохи про чудовищ из Ада или с другой планеты. Нет, это не я здесь на холодном бетонном полу лежу и смотрю в потолок, по которому бегают отсветы огня.

Голова гудела, горло саднило, а в лёгкие провалился уголёк. Я сложил руки на груди и ощутил своё сердцебиение, похожее больше на стук молотка по рёбрам. Окна звук не пропускали, но вот через дверь я словил крики внизу. Даже голову не поднял, когда различил опять рык и неистовый вопль того, кого в эту самую секунду рвали на куски. Из глаз по сухой коже покатилась слеза. Я даже не ожидал, что эта капля вообще появится.

Внизу кто-то продолжает кричать.

Затылку становилось холодно, но я всё ещё лежал на полу. Спина затекает вместе с задницей, и тело начинает ломить, пока мозг проваливается в яму сознания.

Оно рычит внизу, оно словно знает, что я где-то рядом. Чудовище ищет меня одного…

Я очнулся уже утром. Даже позы во сне не поменял, пальцы на груди всё ещё были сомкнуты в замок и вообще отнялись. Если проснулся здесь, то события прошлой ночи оказались правдой. Я встал и шатаясь подошёл к окну. Солнце светило за крышами многоэтажек. Розовое марево на небе постепенно голубело, а пожар под окнами давно превратился в тонкую линию чёрного дыма.

Я бы тебе рассказал, что мне снилось, но телефон не работает. Да он, наверное, и сломан вовсе. Извини, что давно стал таким. Я не терял надежды, никогда, но теперь, похоже, надо с этим смириться. Вечно бегать и прятаться я не смогу, верно?

Я открыл дверь и спустился по лестницам. Оказалось, что перила были вымазаны кровью, и прикинуть боюсь, как она здесь оказалась. На первом этаже рядом с лестницами валялась оторванная человеческая рука в багровой луже, смешавшейся с цементной пылью. Я переступил её и пошёл дальше.

Чудовище стояло у выхода и не шевелилось, лишь волосатые чёрные плечи вздымались при каждом вдохе. Оно скалилось, своими маленькими, налитыми кровью, глазами уставившись на меня. Я сделал шаг, и эта тварь тоже сделала шаг навстречу. Наши движения происходили почти синхронно, лишь с той разницей, что у твари четыре ноги, а у меня всего две. Мы встретились в самом центре цеха, и чудовище возвысилось надо мной, капая слюной мне на плечи.

Что за эту ночь изменилось? Кардинально – ничего. Я остался прежним. Но кто я теперь? И почему стою здесь? Почему вообще вышел вместо того, чтобы спрятаться? Или почему не убегаю сейчас? Я будто знаю то, что просто не могу сейчас вспомнить. Оно держит меня на одном месте, и я стою, ожидая чего-то.

Чудовище оскалило зубы и повалило меня на землю. Я подумал, что услышу хруст собственных костей, но оно сделало это аккуратно, с заботой. Я положил голову на пол и посмотрел ровно вверх, на огромную голову, чьи челюсти густо набиты острыми зубами. Тварь наклонилась поближе, и среди зубов проглянули обрывки чьей-то кожаной куртки. Пахло отвратительно, я даже не моргал, ожидая исхода.

Чудовище прижалось носом к моей груди. Я встретился с ним взглядом, в нём плавало моё отражение. Там я сам себе показался чужим. Чудовище открыло пасть…

И лизнуло меня…




За гранью


Как бы я ни относился к религии, но запах ладана в церкви люблю ещё с самого детства. Ещё прадедушка водил меня совсем маленького на службу, по дороге рассказывая о Боге. Как оказалось, его Боге, ведь моим он так и не стал. Я давно переехал из родного города, но до сих пор посещаю тамошнюю церковь. Привычка ли? Возможно. Просто не смог не ходить туда хотя бы раз в месяц, преодолевая почти двести километров, чтобы снова попасть в этот храм. Его отреставрировали два года назад, и теперь он выглядит великолепно.

Внутри запах всё тот же, совпадение буквально на сто процентов. Снаружи многое изменилось, но внутри всё осталось прежним. Даже многие лица те же. Сверху, прямо перед глазами, до сих пор огромное арочное окно с ликом спасителя. Если утром приходишь, часам хотя бы к восьми в летнее время, то свет, пройдя сквозь это окно, будет обволакивать твоё грешное тело. В детстве я думал, что ощущаю любовь Господа, но это оказалось обычное тепло солнца.

Крестик ношу до сих пор. Мне его тот же прадедушка тут и купил, сказав, чтобы я следил за ним так, как не слежу ни за чем другим. Я сдержал данное тогда обещание, и до сих пор на груди, крепясь к тонкой серебряной цепи, у меня висит небольшой крестик с распятым Иисусом. Я его не снимаю даже тогда, когда отправляюсь в душ или бассейн. В цепочке уверен, и вряд ли она когда-нибудь подведёт.

За стенами церкви настоящая уральская зима. Температура утром, когда я выезжал из города, была около минус двадцати семи, может даже тридцати. Мои усы заиндевели, пока я шёл от машины до церкви. Снег густо падал с неба и хрустел под сапогами. Кроме меня не было никого на улице, все внутри. В детстве думал, что тут собирался целый город по воскресеньям, ведь каждый раз встречал здесь одних и тех же людей. К слову, вижу их и сейчас. Они совсем состарились, а молодые забыли уже, что такое церковь и религия. Думаю, они давно не ощущают связи между этими словами.

Я перекрестился у порога, глядя на запорошенные снегом сапоги, и забрался внутрь. Очки сразу запотели от перепада температур, пришлось снять их и убрать в нагрудных карман. Видеть намного хуже я не стал, да и прямо сказать не к окулисту пришёл. Отряхнув ноги, пробрался чуть дальше, мимо лавки со свечками и нескольких молящихся у кандила[3 - Большой подсвечник в церкви]. Под тем самым окном стоял старый иконостас. Я перекрестился ещё раз, закрыв глаза. Помню, как детстве никак не мог запомнить порядок движений. Сначала лоб, потом грудь, затем… «Православный, ты ПРАВОславный!» – твердил прадед. Потом правое плечо, замыкает всё левое. И так три раза. Местный Бог, как говорят, любит троицу.

Что я испытываю при этом? В первую очередь, для меня это особая дань уважения прадеду. Он был бесконечно мудрым, но при этом, что меня сильно удивляло, абсолютно безграмотным. Время было трудное, и вместо школы прадед работал, каждый вечер не забывая благодарить Бога за то, что хотя бы это Он дал. Сам я получил высшее образование, даже два, если считать те экономические курсы, но вера так и не нашла места в моей жизни. Скорее, она его потеряла, когда мне исполнилось пятнадцать. Что-то щёлкнуло внутри, какой-то рубильник, и я перестал посещать церковь. Прадед к тому времени уже восемь лет как скончался.

Я не был на его могиле три года, хотя кладбище всего в километре от этой церкви. Просто не могу туда вернуться. Кажется, что вера снова может поселиться в моих мыслях, и я этого даже боюсь. Почему? Потому что это не вяжется с тем, какой образ жизни я веду и кем стал.

– Отец Павел, благословите. – Я перешёл на шёпот.

Батюшка, крепкого телосложения мужчина с негустой белой бородой, легонько кивнул мне и приложил большой крест со своей груди к моей голове. Я ощутил приятное покалывание во лбу и лёгкую слабость в ногах.

– Пройдём со мной, – велел он жестом руки проследовать в сторону скамеек. Сам он сел, поправив подол идеально выглаженной чёрной рясы. – Садись.

Я притулился рядом только после его разрешения. Этому меня тоже научил прадед. Батюшка заметил моё нетерпение раскрыть всё, что у меня на душе, но я либо не решаюсь, либо вновь жду разрешения.

– Что тебя беспокоит, сын мой?

– Я хотел бы исповедаться.

– Слушаю тебя.

У меня вспотели руки. Помню, как впервые сознался на исповеди, что украл у мальчика в садике игрушечный мотоцикл с полицейским. На нём снизу была кнопка, включающая красивые красно-синие сигналы по бокам руля. Я не смог удержаться и утащил игрушку с собой, и даже мама не отметила ничего подозрительного, когда одевала и отводила домой. Всё понял прадед, тогда живущий с нами. Одного его взгляда хватило, чтобы я во всём признался сначала ему, а потом и батюшке на своей первой исповеди. Я плакал, боясь наказания. Страшился, что мама меня накажет сильнее, чем Бог, и поэтому просил прадеда ничего ей не говорить. Он согласился, но только при одном условии – я больше никогда не украду. И я не украл, но исповедь мне понадобилась ещё очень много раз.

Раньше всё записывал на листочек. Список был недлинным, но и коротким его назвать нельзя. От приятелей в институте я скрывал свои походы в церковь, но именно в студенческое время мне как никогда нужны были исповеди, чтобы психологически очиститься. Я не верил, что грехи действительно как-то скажутся на моей жизни после смерти, но иначе крыша ехала. Иногда допускал мысль, особенно одинокими холодными ночами в общежитии, что это Он так меня наказывает, давая понять, что ему всё известно, но утром это состояние проходило. Сейчас помню всё, о чём хотел бы рассказать священнослужителю, услужливо ждущему, когда я наконец-то поведаю о своих секретах.

– Я убил…

Глаза батюшки округлились, но я знал, что он не побежит звонить в полицию. Да, он поверил мне, но и я не просто так выбрал именно его для исповеди. Думаю, он тоже это понимал. Я осознал это по его намокшим, потерявшим покой глазам.

– Кого?

– Одного хорошего человека.

– За что же ты его убил, – чуть срывающимся голосом спрашивал он. Я ощущал его сильнейшие попытки держать себя в руках, – и когда это случилось?

– На самом деле это ещё не произошло…

Он отвернулся от меня и судорожно выдохнул. Я смотрел всё время в пол, сложа руки в один кулак, но за происходящим наблюдал периферийным зрением.

– Расскажи, откуда у тебя такие мысли? – Батюшкин тон совершенно изменился, но спокойствие обманывало его самого. Хотел бы я поведать больше, но мне слишком понравилось водить его за нос.

– Я знаю, что в этой церкви служит тот, кто недостоин носить крест.

– Кто же это? – вспотевший лоб выдавал старца. Опять.

– Отец Сергей. Я видел, как он клал в карман деньги из коробки для пожертвований.

– Может, он их просто собирался отнести в фонд?

– И поэтому взял не всё, при этом постоянно озираясь по сторонам?

Я повернулся к батюшке, он теперь явно не считает мои слова правдой.

– Вы думаете, я лгу?

– Мы поговорим с Отцом Сергеем, но я уверен, что он не…

– Вы мне не верите?! – спросил я с нажимом даже чуть наклонившись в сторону батюшки, от чего с воротника моей куртки свалился ещё не растаявший снег.

– Нет.

– Я так и думал.

– Мне кажется, тебе стоит уйти.

– Сразу после того, как вы расскажете, откуда у вас наколки в виде звезды на ключицах.

– Убирайся отсюда!

Батюшка, сидевший только что в десятке сантиметров от меня, резко вскочил и указал рукой на дверь. Я стал медленно озираться кругом и собирать взгляды прихожан. К нам подбежал ещё один священнослужитель. Он был явно старше, и его походка затруднялась болезненной хромотой.

– Что случилось? – спросил он, закрыв нас от взора зевак вокруг.

– Этот человек, этот лжец и богохульник…

– Тише, тише. Молодой человек, прошу, покиньте эту церковь.

– Вы даже не послушаете? – спросил я, вызывающе вставая и выпячивая грудь, – вы на слово поверили этому проходимцу?

Первый батюшка на моих глазах наливался кровью и еле сдерживался, сжимая кулаки. Из его глаз проступили скупые слёзы. Я еле спрятал улыбку, чуть не разоблачив себя.

– Да, я верю. Поэтому попрошу вас ещё раз, и попрошу настоятельно – покиньте церковь!

Его губы тряслись. Они выдали себя, оба, выдали с потрохами. Почему я перестал верить? Не из-за них. Просто мне было известно чуть больше, чем людям вокруг. Иногда я слышал голоса, которые поведывали настоящую правду, ту самую, которую я никогда бы не узнал в местах, подобных этому.

– Могу я попросить у него прощения?

– У кого? – вперился в меня взглядом старший батюшка, пустив короткий взгляд на разрыдавшегося второго. Я же в свою очередь кивнул в сторону окна с изображением Иисуса, сквозь которое утреннее зимнее солнце проливало красный цвет.

– Можете. Только прошу вас, будьте честны, а после этого уходите и больше не возвращайтесь. – Батюшка вздохнул, положил руку на плечо второго и повёл его в сторону.

Я поклонился обоим, снова стараясь не улыбнуться, и сжал челюсти, губы прикусив зубами. Церковники ушли куда-то в сторону плохо освещённых лестниц, и я встал прямо посередине храма по направлению к арочному окну.

Его лицо было красным, а глаза словно налились кровью. Он на меня зол? Да не, глупость, они мне врать не станут. Я усмехнулся чуть громче, чем рассчитывал, и достал из-за ремня штанов пистолет, приложил к своему виску. Сзади закричала женщина, послышался шум сбиваемой деревянной мебели и быстрые шаги в мою сторону.

Я лишь хочу узнать, что меня ждёт за этой гранью…




По правде говоря



I

Данилу плохо уже третий день, врачи сказали, что нужно время на полное восстановление. Так же не стоит забывать о мазях и правильном распорядке. А, и ещё следить за питанием. Но это проще, ведь не мне же есть одни овощи, а купить их не составляет большого труда. Никак не могу забыть Данила, когда его девушка, Света, приготовила овощное рагу. Оно было великолепным, по правде говоря, но Данил отрицает существование любых овощей, кроме разве что картошки да огурцов, отдавая предпочтение мясу.

Неделю назад он попал в аварию. Не сказал бы, что он виновник. Скорее, он не главный виновник. На проезжую часть, куда сунется только сумасшедший, из-за кустов, спустившись по заснеженной насыпи, выпрыгнул пьяный бездомный. Данил ехал с превышением скорости, но, по заключению ГАИ, даже с верно выбранным скоростным режимом вряд ли сумел бы увернуться в условиях сильного снегопада.

В тот день дальше пяти метров ничего не было видно. А это ночь, скользкая дорога, превышенный лимит скорости. Данил сбил мужчину, вроде бы сорока лет, бомжующего уже давно. Данил попытался увернуться, когда в разрезаемом быстрыми снежинками свете фар сгустился силуэт, плотно завёрнутый в старую одежду. Свежий снег не позволил свернуть в сторону, и машина моего лучшего друга сбила на полном ходу человека, при ударе влетевшего внутрь салона. Я бы не поверил в такое, зная хоть какие-то законы физики, но потом сам убедился, приехав на место аварии по вызову из полиции.

Машина при торможении несколько раз перевернулась, Данил получил открытый перелом левой бедренной кости, и рана сейчас гноится, приводя к частому повышению температуры. Даня был весь в крови, я застал момент, когда его грузили в «Скорую помощь». Подумал, что он не жилец, судя по его виду, но кровь оказалась не его, она принадлежала сбитому. Он с такой силой ударился в стекло, по итогу пробив его, что превратился в кашу, и в таком виде влетел в салон, покрыв Данила с ног до головы своей кровью. Анализы не выявили у него ВИЧ или одного из гепатитов, и мы все выдохнули с облегчением, когда Данила выписали. Я встретил их со Светой у выхода из больницы.

На второй день мы заметили, что что-то не так. Данил постоянно просыпался по ночам и жаловался на кошмары, обильно потел. Температура повышалась с каждым днём. Врачи после осмотра сообщили о заражении раны. Говорили они так, словно его всего лишь пучит после таблеток, но Света добилась того, чтобы белые халаты назначили надлежащий комплекс процедур по удалению гноя и дальнейшей защите от инфекций. Данилу стало лучше, но ненамного. Скорее всего, мази и антибиотики помогали, но чуть слабее, чем ожидалось. Света сидела с ним целыми сутками, а я приходил лишь раз в два дня и приносил продукты. Я играл с Данилом в приставку, пока Света готовила всем еду.

– Родители твои звонили, сказали, что скоро приедут. – Данин отец попросил меня навещать друга чаще, и сами они с мамой причалят через пару дней.

– Я знаю, мама уже пятьдесят раз набрала, – говорил Данил чуть осипшим от усталости голосом. Лоб его взмок, а взгляд пустовал, хотя это не мешало ему избивать меня в Mortal Kombat, – папа бомбит в ватсап.

– Что на учёбе, позволят перенести зачёты? На сессию ещё должен успеть. – Я говорил, не отрываясь от экрана.

– Да к чёрту, голова гудит так, что даже на буквы смотреть не могу. И без того перед глазами темнеть начинает по любому поводу. Потом разберусь как-нибудь.

– Отстой.

– Ещё какой, Лёша. Знал бы ты, как трудно вытирать задницу, когда одной ногой пошевелить боишься, а на вторую особо не обопрёшься. Но Света помогает мыться, словно я её богатый папик.

– Не смеши. Я до сих пор не знаю, почему Света всё ещё с тобой, но точно не из-за денег. Ты её в заложниках, небось, держишь, или шантажируешь.

Данил слегка ударил меня в плечо, я отвлёкся и снова ему проиграл. Не успели мы запустить новый раунд, как Света позвала нас на кухню. Я буквально спрыгнул с дивана, словив недоумевающий взгляд Данила, и помог ему встать, вручив два костыля.

Света сварила суп. Ни единого кусочка мяса. Я точно не помню, почему врачи настоятельно попросили по максимуму убрать белки из рациона, но Данил теперь из-за Светы вообще мясо видит только по телевизору. Наверное, по ночам во сне он кусает свою девушку за ноги от голодухи.

Мы поужинали, и я стал собираться к себе в общежитие. Я пожал другу руку перед выходом, помахал Свете и вышел на улицу. Буран ослабел по сравнению со вчерашним вечером, тогда за одну ночь выпало сантиметров десять белоснежного снега, похожего на перья. Я снова забыл шапку, и сейчас ощущал, как этот холодный пух падает на мою почти лысую голову, тая на ней как на батарее. Общежитие было недалеко от квартиры Данила. Я зашёл внутрь и почувствовал вибрацию в кармане штанов. Достал телефон и на потрескавшемся экране увидел сообщение от Светы.

«Температура снова поднялась. Приходи завтра»


II

С самого утра не выходило думать ни о чём другом, кроме как о сообщении Светы. Сегодня влепили три пары подряд, а конспекты остались почти нетронутыми. Я просто сидел и пялился в тетрадь, нервно перебирая ручку в ладони и измазав всё синими чернилами. Я постоянно думал, что должен сделать, но ничего на ум не приходило. Все лекарства и мази уже куплены, покой именно такой, какой нужен, как ещё можно помочь? Вряд ли от одного моего присутствия Данилу станет легче.

Звонок возвещал о последней закончившейся перемене, и я уже грыз колпачок от ручки. Вот бы заставить время идти чуть быстрее. Соседка по парте, вполне себе симпатичная девушка, но та ещё зазнайка-отличница, попросила перестать дёргать ногой. Из-за этого якобы вибрирует стол под моими и её руками. Ещё полчаса и я побегу отсюда к Данилу. Так, триста пятнадцатый автобус, потом переход по улице и направо. Там ларёк и налево. Я знаю этот путь уже несколько лет, но всё равно проверяю сам себя, готовясь к марш-броску. Теперь я одновременно грыз ручку и дёргал ногой.

– Может, перестанешь? – спросила соседка язвительным тоном.

– Может, нахуй пойдёшь? – вопросом на вопрос ответил я, и половина аудитории обернулась в нашу сторону. Пришлось тут же отвлечь внимание преподавателя, не успевшего среагировать. – Можно пораньше уйти? Мне нужно успеть в больницу.

– А почему вы не… – я не стал ждать положительного ответа и уже скинул небрежно тетрадь, не заполнившуюся ни на строчку. – Можете идти, но параграф восемнадцать стоит…

– Ага. – Машинально ответил я и вышел быстро, но аккуратно закрыв за собой дверь.

Этажи пустовали. В раздевалке пришлось разбудить женщину, чтобы мой номерок приняли и отдали куртку. Гардеробщица это делала медленно, и я от нетерпения выхватил куртку немного небрежно, затем извинился. Я выронил шапку и тихо ругнулся, открывая огромные двери института.

На улице холодно. Я даже не успел накрыть голову, как на отрастающие волосы уже налетел сухой колючий снег, в щёки бились маленькие льдинки. Дыша носом и смотря только вниз, я по памяти брёл к автобусной остановке, благо она была всего метрах в пятидесяти от института. Еле успел заскочить в уже отходившую маршрутку. Мне повезло, и водитель подождал, увидев, как я на бегу машу рукой.

Я отряхнулся и сунул руку в карман за мелочью. Протянул водителю деньги во время заминки на светофоре и поблагодарил. Маршрутка была почти пустая, и я сел спереди поближе к выходу, держа одну ногу на низком старте, хотя ехать ещё минут пятнадцать. Внутри у меня закипала какая-то злоба, но скорее она была вызвана тем, что я понятия не имею зачем еду. За окном начался настоящий буран, и с первым сильным дуновением, от которого шатнулась маршрутка, пришло СМС от Светы: «Можешь не приезжать. Погода просто ужас. Не хватало, чтобы и ты заболел. Мы вызвали доктора, скоро он должен приехать»

Я ничего не ответил. Мне оставалось ещё несколько минут, а там рукой подать до дома Данила, хотя в такую погоду это займёт чуть больше времени, чем обычно. Я чуть не пропустил место, где должен был выйти. Окна внутри покрылись толстым слоем инея, и мне пришлось вглядываться в тонкую полоску между снегом снаружи и нижней рамой окна.

Выскочил и чуть не поскользнулся. Снег бил теперь в спину вместе с ветром, от чего казалось, что я бегу быстрее, чем обычно. Вот уже дом Данила, и у подъезда припаркована машина скорой помощи. В ней лишь водитель, и я надеюсь, что моего друга не придётся госпитализировать. Я уже хотел позвонить в домофон, как наружу вышла женщина, испугавшись меня, стоящего в чёрном пальто и чёрной шапке. Я кивнул ей и забежал внутрь.

Двери в квартиру Данила на третьем этаже были открыты, и я ещё на лестничных пролётах различил бренчавшие голоса на повышенных тонах.

– …не поеду. Что за бред? И это тоже нет!

На этой фразе я приблизился к двери, и в мою сторону обернулись женщина-врач два мужчины санитара.

– Лёш, ну ты слышал? – крикнул Данил, глядя между сотрудниками скорой помощи в мою сторону. – Они говорят, надо ехать с ними. За каким чёртом? Мази есть! Со мной всё в порядке. Света, ну что ты стоишь? Скажи им!

Я протиснулся между двумя мужчинами в прихожую, немного занеся грязного снега за пределы коврика для обуви. Встал рядом с Данилом и плачущей в ладонь Светой. Она смотрела куда-то в потолок и выглядела потерянной, отстранённой. Снимая шарф, я заметил, как в одном глазу Данила лопнули все капилляры, какие только могли.

– Поймите, мы не заставляем, – начала нежным голосом женщина, сжимавшая до побелевших костяшек на руках какие-то бумажки, – но настоятельно рекомендуем лечь на карантин. В вашем положении…

– Каком? Я что, беременный? Уходите, ко мне гости пришли.

Я почувствовал себя не на своём месте, и настолько сильно, что отошёл чуть в сторону, половиной тела закрывшись за шкафом с вещами. Женщина выдохнула, её нижняя губа затряслась. Она легонько похлопала обоим мужчинам по плечам, и они вместе вышли. Данил одним прыжком на здоровой ноге допрыгнул до двери и закрыл за ними, бурча себе под нос что-то нечленораздельное. Пока он это делал, я обратил внимание на его ногу, изрядно опухшую и покрасневшую, и ощутил гнилостный запах, мельком прошедший у меня рядом с ноздрями. Этот сладковатый смрад больной плоти.

Данил опять же одним прыжком вернулся на прежнее место, миновав грязь, которую принёс я, и схватил свои костыли. Они ему, как погляжу, особо и не нужны. Он поковылял на кухню, стуча резиновыми набойками по паркетному полу. Света на кухне плакала почти навзрыд. Я отряхнул остатки снега с коленей и отправился за Данилом.

– Почему ты ни слова не сказала? М? – Света молчала и выглядела ужасно. Данил, не добившись своего и боднув меня плечом, ушёл в главную комнату, сильно хлопнув за собой дверью.

– Что случилось? – спросил я, садясь на стул рядом с плачущей Светой.

– Ночью он почти не спал. Ворочался с открытыми глазами и постоянно что-то шептал. Я думала, что по-английски, ты же помнишь, он лучше меня его знает, но это совсем не на английском было, а утром он проснулся и ничего не помнит, только кричит всё время, и глаз его…

– Он с таким глазом проснулся?

– Да. – Светино лицо было таким же красным, как и заплывший кровью глаз Данила, всё ещё ругавшегося в другой комнате, да так громко, что даже за закрытой дверью мы его прекрасно слышали. Теперь он матерился на чистом русском.

– Иди домой, я посижу с ним, только покажи мне… – не успел я закончить, как Света подскочила с табуретки и открыла верхний шкаф над плитой.

– Да, смотри. Вот таблетки, их принимать перед едой. Ужин через четыре часа. Вот эти, – она указала на ярко-голубые пилюли, достаточно большие, чтобы моё горло само по себе нервно сглотнуло, – через пятнадцать минут после. И вот мазь…

Свету тряхнуло, всё её тело содрогнулось в единовременном спазме, и я еле успел подхватить девушку и усадить на стул.

– Эта мазь, вроде бы из Таиланда, жутко вонючая. Да и не особо помогает. Видел его ногу? Похожа на перетянутую нитками колбасу.

Я позволил себе смешок, и Света тоже улыбнулась, всё ещё глядя в пол.

– Пойду умоюсь, – говорила она осипшим голосом, – и буду собираться домой. Не говори ему прежде, чем я уйду. На тебя он не станет злиться, это давно стало понятно.

– Ага, он мне сразу лицо начистит.

Света снова пустила едва слышимый смешок и скрылась в ванной. Я ждал её на кухне. В комнате, где всё ещё бушевал Данил, но только уже чуть тише, что-то с треском разбилось. Я вскочил и побежал к другу. Застал его согнувшимся пополам и собиравшим осколки вазы с белого ковра. На нём поблёскивали маленькие капли крови, а по левой ладони Данила текли тонкие алые струйки.

Я рванул за метлой и совком, прежде уложив разгорячённого Данила на диван перед телевизором и включив первое, что попалось. Какой-то боевик с Джеки Чаном. Я убирался и наблюдал, как Данил необычно пялился в экран, словно видел такое впервые. Его глаза отражали всё, что сейчас шло, но сам юноша ничего не понимал. Я собрал все осколки и выбросил в кухонное мусорное ведро. К этому времени Света уже успокоилась и вышла из ванной. Я закрыл дверь в комнату с Данилом и проводил Свету. Она оделась моментально, уже судорожно пытаясь натянуть последний сапог на ногу и прислушиваясь, не встал ли Данил проверить, куда это уходит его девушка, обещавшая быть с ним в это непростое время.

– Я поеду на такси, меня встретит мама. Потом передай ему. Давай, пока.

– Пока.

Я закрыл за ней дверь и, только выключив свет в прихожей, подумал: «Почему она сказала «пока», а не «до завтра»?


III

Я сидел с Данилом в одной комнате, потушив лампу. За окнами совсем темно, и экран телевизора бьёт по глазам своей яркостью. Мы поужинали часа два назад, и я дал Данилу таблетки, о которых говорила Света. Он уже спал, мерзко храпя, будто задыхается, а я смотрел новостной канал. Сначала даже не обратил внимания, но потом мой мозг случайно зацепился за слово «вирус». Я очнулся от дрёмы, побеждавшей меня в этом мягком широком кресле, и прислушался к телевизору.

«Вирус распространяется очень быстро. Основная группа риска – люди в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Власти вводят временный карантин ввиду широкого распространения за последние сутки…»

Данил зашипел на этом моменте, я машинально схватил пульт с кресла и выключил телевизор, оставшись в полной темноте. Даже во дворе не горели фонари, а мои не привыкшие к мраку глаза словно окунули в гудрон. Я рукой нащупал за своей спиной кресло и сел, подняв ноги с пола. Я всматривался в сторону, где лежит Данил, но ничего не смог разглядеть, и лишь слышал, как он раздражённо ворочался. Помню, Света говорила, что спит он в последнее время беспокойно, но я решил, что всё ограничится недовольным бормотанием. Данил рычал как пёс, защищающий свою собственность. Мне казалось, что его рык становится ближе, и когда я ощутил тёплое дуновение в лицо, от меня понеслись звуки шагов. Дверь в комнату распахнулась и закрылась обратно, обдав меня неприятным запахом мочи.

Я не понимал, почему до сих пор не могу вообще ничего разобрать. В комнате всё ещё темно. Я медленно встал и на цыпочках приблизился к двери, водя перед собой рукой в попытках не наткнуться пальцами ног на дверной косяк. Приоткрыл дверь и выглянул наружу. На кухне горел свет, и я подался чуть назад, увидев, как Данил ворошит содержимое холодильника. Тело покрылось холодными мурашками. Я достал телефон, заранее выставив яркость пониже, чтобы не выдать себя, и набрал сообщение Свете. Сейчас уже второй час ночи, и в это время нормальные люди обычно спят. И к сожалению Света, как иногда жаловался сам Данил, ставит телефон в режим полёта, так что, если случись беда, до неё ни дозвониться, ни дописаться.

На кухне упала металлическая кастрюля, по полу разлилось что-то густо бардовое. Борщ, приготовленный Светой накануне. Огромная кастрюля укатилась под стол, по которому кулаками застучал сильно разозлённый Данил. В голове роились самые разные мысли, но тело решило за меня. Во рту пересохло, когда я вышел в коридор, ведущий прямо на кухню, где об стены бьются чашки и летают из стороны в сторону столовые приборы. Я прокрался, выверяя каждый шаг и боясь выдать себя слишком рано. Данил стоял и дышал так глубоко, что сквозь его белую майку было видно, как на его спине расходятся и сходятся обратно лопатки с рёбрами, будто обтянутые тонким слоем полиэтилена, но никак не человеческой кожей. Данил обернулся так внезапно, что у меня сердце остановилось.

Сначала я принял их за два подтёка соплей, но это были черви, торчащие из его ноздрей, распухших, покрытых тонкими нитями синих капилляров. Черви извивались, пытались соединиться, но не могли найти друг друга и поэтому лишь болтались в воздухе. Налитый кровью глаз моего друга совсем распух и торчал далеко за пределами черепа. В здоровом глазе Данила я увидел под тонкой плёнкой такого же червя, как и те, что уже втянулись обратно в ноздри своего нового хозяина.

Я рванул спиной вперёд, ударившись затылком об дверь, ведущую в спальню. Последнее, что увидел, это как Данил попытался подойти ко мне, и я не сразу понял, что он справляется без помощи костылей, а его ранее сломанная нога была похожа на гнилой банан, перемотанный рвущимся бинтом.

Я закрыл дверь в спальню, приложившись к ней руками, и снова погрузился во тьму комнаты. Данил рычал, он стоял у самой двери, но почему-то не пытался пробраться внутрь, хотя его взгляд говорил, что он собирается сделать мне очень больно. Я ладонями ощущал вибрацию, исходящую по ту сторону, и в висках неприятно сдавило. Меня охватила сильная головная боль, в ушах зазвенело, а руки стали ватными. Я ослабил нажим на дверь и сел вниз, подперев её спиной. Трудно дышать, горло еле глотало воздух. Данил за дверью хрипел и стучался лбом об дверь. Что с ним?

В окно лился слабый свет с улицы, звуки по ту сторону двери прекратились. Послышались медленные шаги к большой комнате, а затем какая-то возня в прихожей. Поняв, что пахнет бедой, я быстро открыл дверь и выглянул в коридор, решив всё-таки остаться в пределах спальни. Свет с лестничных пролётов проникал в квартиру. Я поспешил к окну на кухне, выходящему во двор. Данил всё не показывался, и я уже хотел было побежать к окну в спальне, на торце дома, как снизу, под блеклым фонарём мелькнул сильно хромающий силуэт. Он упал прямо в жёлтый круг света гнутого старого фонаря, а я открыл окно, но окликнуть Данила тут же передумал. На нём лишь футболка и домашние штаны, а на улице около минус тридцати мороза, но это, видимо, ему безразлично. Данил царапал и с остервенением пытался ртом дотянуться до ноги, и даже отсюда слышно, как он клацает зубами, силясь избавиться от искалеченной конечности, превратившуюся в обузу. Не добившись, чего хотел, он крикнул, глядя куда-то вверх, оттолкнулся руками от земли и встал, поковыляв в темноту улиц и голых деревьев.


IV

Дозвониться до Светы не вышло, как и ожидалось. Да и вообще, зачем надо ей набирать? Правильнее вызвать полицию, скорую, да и пожарным неплохо было бы сообщить. Я подошёл к окну в спальне, открыл заиндевевшее окно и откинул шторы. Там видна другая сторона улицы, обычно более оживлённая, но сейчас там совсем пусто, лишь в соседнем дворе воет автомобильная сигнализация. Даже ветер стих, а с неба медленно падал огромными пушистыми комками снег, быстро покрывая подоконник у окна холодным слоем.

Связь плохая, и как только слышу, как по ту сторону берут трубку в дежурной части, как связь тут же обрывается, лишь писк в динамике телефона у самого уха. И так везде. Что происходит?

Я прошёл по коридору, чтобы закрыть за Данилом дверь. На полу лестничной площадки распласталась куча чего-то желтоватого, рядом виднелись багровые подсохшие лужи со следами стоп. Я поторопился закрыть дверь и выключил свет, в главной комнате врубил телевизор. По новостному каналу ничего, я листал туда-сюда и закончил там, где бородатый мужчина сидел в кожаном кресле посреди шкафов с книгами и говорил об инопланетянах. Я погасил экран и снова оказался во тьме. Нутром боялся зажечь свет, словно меня это моментально выдаст. Удивлялся сам себе, это же мне не приснилось, всё это действительно произошло? Данил с его опухшим глазом, черви из его ноздрей и та зловонная куча на этаже? Бред, не иначе.

Послышался грохот с улицы. Я на цыпочках прошёл по комнате, пол подо мной скрипел, играя на моих нервах контрабасовым смычком. Я зашёл в спальню и мельком выглянул наружу, прижался носом к подоконнику и почти сел на колени. Там на улице, еле освещаемой слабым светом фонаря у проезжей части, кто-то копошился в мусорном баке рядом с детской площадкой.

Я глядел на источник шума минуты три, но никого так и не различил. Заметил, что ни в одном окне двора не горит свет. Я высунулся на улицу головой, крепко схватившись за подоконник руками, чуть не сорвался, когда услышал протяжный вой внизу. Кажется, это была собака, пытающаяся найти хоть немного еды в мусорке. Мгновение спустя разглядел её саму, выбегающую из тьмы в сторону дороги, но не успела она улизнуть, как неизвестно откуда на неё выскочил человек, схватив руками за тело. Собака громко заскулила, а человек головой прижался к её горлу. Это была женщина, чьи короткие каштановые волосы разлетались в сторону, и она лысела прямо на моих глазах. Она резко отдёрнула собачью башку в сторону, и на снег брызнули красные струи. Я ворвался обратно в квартиру и громко захлопнул окно, дрожащими от страха руками поворачивая ручку. Надеюсь, безумная меня не услышала.

Я пополз в главную комнату. На лестничной площадке кто-то ругался, а потом начал кричать. До меня добрался звук падения, настолько резкий, что я выгнулся как кошка, а потом прижался всем телом к полу. Заперся в комнате с телевизором и остался лежать на полу, слыша обрывки того, что звучало за входной дверью. Воображение рисовало те же картины, что и с бедной собакой на улице, только вместо собаки был человек.

Рука резко зачесалась, а потом и нос. У меня перехватило дыхание, я кончиками пальцев потянулся к ноздрям и испугался… ничего там не было, но сердце в груди забилось посильнее отбойника. В кармане что-то зашевелилось. Я достал телефон с загоревшимся экраном. Белый фон заставил сильно сжать глаза, и за закрытыми веками перед взором забегали разноцветные круги. Я отвёл экран от лица и, светя в пол, убавил яркость. Это сообщение от МЧС. Очень короткое, даже меньше сводок погоды об опасностях ветра. «Не выходите из дома», это всё.

Откуда-то доносятся крики. С улицы, из подъезда, в моей голове. Я думаю обо всех, кто сейчас не рядом со мной. Кто эти люди? Друзья, родные, просто знакомые. Что они делают сейчас? Знают ли они то же, что и я, ну или хотя бы часть? Живы ли? Всё-таки надо позвонить Свете.

Я приподнялся и начал искать её номер в записной книжке. Помню, занёс его ещё года два назад, когда Данил познакомил нас, но я не расслышал её имени посреди оживлённого парка, и записал как-то по-своему, по её отличительной черте. Как же там?

Я листал телефонную книгу из сотни номеров, пытаясь понять. Думаю, «родинка на лбу» может подойти, так как на у Светы на лице и правда была родинка, но совсем небольшая, прямо посередине чуть выше бровей. Было бы намного проще, если бы записал её просто «новая девушка Данила». Я нажал на кнопку вызова и принялся ждать, гадая, правильному ли человеку звоню, затем прозвучал женский голос, и я понял, что не ошибся.

– Привет, Лёш, что хотел? Что-то случилось?

– Данил у тебя?

– Неа, – ответила она моментально, но затем последовала пауза, – а должен быть?

– Нет.

– Подожди, он не с тобой? – я молчал, хотя знал, что должен сообщить правду. – Лёша, где Данил?

– Понятия не имею…

– Блядь, в смысле? Он просто ушёл?

– Типа того.

– Ты можешь перестать так отвечать? Что случилось?! – Света кричала в трубку, и я даже немного отодвинул телефон от уха, – можешь уже рассказать?!

– Ему стало плохо, он… с ним что-то произошло. Он ушёл, и я не смог его остановить.

– Вы там напились? – чуть успокоившимся голосом спросила Света, хотя я уверен, она помнит, что Данил на антибиотиках.

– Нет.

– Тогда что… погоди, я сейчас. Кажется, папа пришёл с работы.

– Что? Нет, не…

– Помолчи, не отвлекай! – я услышал, как Светин голос отдалился от телефона, а затем звук открывающихся дверей резко сменился на женский вопль.

Телефон Светы упал, и я тут же прижал микрофон прямо ко рту.

– Света! Света! Беги!

Но она не смогла. Я это понял по резко прекратившемуся крику и звуку падения чего-то тяжёлого. Старался прислушаться, но то, что звучало по ту сторону линии, не возвещало ни о чём хорошем. Знакомый хрип и нечеловеческий рык, хруст костей и рвущееся мясо. Я положил трубку, медленно отводя телефон от лица. Руки тряслись, из них выпал мобильник и пропал под ногами.

Зачем он к ней пришёл, и как он её нашёл вообще? Почему Данил не тронул меня, хотя ему ничего не стоило броситься в мою сторону ещё в самом начале, когда он проснулся, изнывая от боли в распухшей донельзя ноге? Он всё это время знал, что я рядом, но пощадил. Вряд ли он взял свой телефон, да и вообще не смог бы ответить на мой звонок, а мне так хочется сейчас задать все эти вопросы лично.

В небе пролетел вертолёт. Этот звук ни с чем не перепутаешь, но их теперь было много. Они словно промчались прямо надо мной, и я закрыл голову руками, прижав колени к подбородку. Стало хуже, и снаружи небезопасно, как всегда. Я отправился на кухню, разрезая темноту тусклым светом экрана телефона, который наощупь нашёл на ковре. Еда есть, почти вся не скоропортящаяся. Останусь в этой квартире как минимум на несколько дней, иного выхода нет. Я психологически готовился к карантину, который видел до этого лишь в фильмах.


V

Первая ночь, с натягом перешедшая в морозное утро, продлилась намного дольше, чем должна была. Я почти не спал, ворочался в кресле и всё время очухивался рывком, после чего разминал затёкшие ноги. На диван Данила лечь побоялся, и скинутое на пол одеяло так и осталось лежать, как на натюрморте. Когда солнце, рвущееся сквозь заиндевевшее окно, пробилось в комнату, я разглядел на подушке, на которой спал мой друг, пятна засохшей крови. Они были совсем маленькими, но их так много! После этого я не смог уснуть и пошёл умываться.

Горячей не было, и ледяная вода сработала как удар по голове. Ещё чуть-чуть, и я бы вырубился, но вместо этого меня сначала пошатнуло, а потом нахлынул резкий прилив бодрости. Полотенце Данила я тоже оставил нетронутым.

На кухне светлее всего, и окно выходит в открытый двор. Если бы сейчас было лето, то за листвой я не различил бы ничего, но деревья в данный момент абсолютно голые, почти чёрные на фоне снега, на котором лежат трупы. Обглоданная собака валяется там же, где я увидел её вчера. Следы крови от её тела вели к подъезду. У перевёрнутой набок мусорки распласталось человеческое тело, с виду замёрзшее. Я посмотрел на термометр у окна, там минус тридцать пять градусов. Это настоящий мороз, который должен был хоть как-то справиться с тем, что носил в себе Данил, тем более что он полуголый оказался на улице. Каким-то образом мой друг добрался до Светы.

Я обыскал все полки и выложил на кухонный стол то, что может сохраниться ещё долго, не считая куска батона, который уже становился похожим на сухарь с синеватым пятном на боку. Куча всяких круп и сушёные сливы в пакете. Их есть я не рискнул, не хватало мне ещё диареи, но пшеничную кашу решил приготовить сейчас. Достал маленькую кастрюлю, решив не варить много на будущее, и сделал порцию для одного. Немного соли, и уже не так отвратительно, как было с первой ложкой. Вода в фильтре чистая, должна быть таковой. Я долил ещё и оставил процеживаться.

Я смотрел всё время на экран телефона в ожидании хоть какого-нибудь повторного сообщения от МЧС, но кроме последнего, про указания оставаться дома, ничего не было. Включил телевизор, там лишь помехи. Наверное, провод оборвался, или ещё что.

Это из-за того бездомного?

Данил тогда был похож на персонажа из фильма ужасов с чужой кровью поверх всей одежды. Как же я тогда испугался, подумав, что это его обнажённое мясо, но худшее ждало впереди. Эти паразиты жили в бездомном? Что вообще его могло заставить выбежать на дорогу к несущимся на огромной скорости автомобилям посреди тёмной ночи, кроме безумия? Или невероятной боли и желания побыстрее с ней покончить…

Инопланетяне? Неизвестный вирус? Кара божья? Сейчас каждый из вариантов вполне мог быть настоящим.

Что стало с Данилом, и могу ли я помочь? Сказал бы он мне, даже если бы знал, чем всё это может обернуться? Хочу верить, что да, но я понимал и помнил слишком много, чтобы надеяться на лучшее. Теперь он там, и не в моих силах сделать что-нибудь, чтоб хоть немного изменить ситуацию. Поговорить бы с Данилом, созвониться или написать, но он не увидит, не услышит, не захочет понять. Ему это теперь неинтересно, он слишком сильно изменился. Да и я, кстати, тоже. Быть честным с самим собой – это всё, что сейчас осталось.

Я встал у окна. На улицах сотни людей, которые трясутся в конвульсиях, удерживаемые на ногах непонятно какой силой. Они трутся вокруг дома и смотрят именно в моё окно. Я не вижу их глаз, они скрыты в почерневших лицах, и белозубые оскалы прыгают от одной морды к другой. Все они смешиваются в одну массу. Возможно, кого-то из них я знал раньше, а теперь забыл, даже не желая заново вспоминать. Мне не стыдно, но жалею лишь об одном…

В прихожей раздался звонок, дыхание перехватило от этого. Я в последний момент успел упереться рукой о подоконник и спасти тело от падения на пол, ведь ноги предали его так вероломно. Наверное, я теряю рассудок, потому что тут же поднялся и пошёл открывать дверь. Звенело сначала с перерывами, достаточно короткими, и я всё равно вздрагивал каждый раз, но потом звон стал непрерывным, а стуки моего сердца пропали в этом назойливом и отвратительном писке, накрывшем всю квартиру. Я прижался к глазку и не увидел абсолютно ничего. Наверное, кто бы это ни был, он закрыл его рукой. Я вдохнул и выдохнул, и не помню даже, сделал ли новый вдох, прежде чем распахнул дверь и увидел его.

Данил стоял и глядел на меня, держа одну руку у звонка. Он опустил её, когда я вперился прямо ему в глаза, в которых различал своё же отражение как в мутной, но спокойной воде. За спиной моего друга, столпившись на лестничных пролётах, трепыхались такие же, как он, сплошь покрытые кровью и чем-то чёрным. Их кожа была вся в рубцах и крошилась. Они наблюдали и ждали, что сделает Данил. Он хотел что-то сказать, но, наверное, никак не мог. Я бы хотел услышать что угодно, кроме этого молчания.

Ни одна мысль не подтолкнула к действию, лишь какой-то мышечный, почти случайный порыв, и я рванул в комнату в другой стороне коридора. Данил и его приспешники ринулись за мной. Я захлопнул дверь, в резко уменьшающуюся прорезь между нею и косяком словив взгляд Данила, полный неродной никому на этой планете ненависти.

Помню, что замка у этой двери нет, и поэтому пришлось спиной привалиться, под небольшим уклоном поставив ноги на ковёр. Я опустился чуть ниже, а потом и вовсе сел на деревянный пол, правую ногу упёр в тумбочку. Я думал, что мне придётся всеми силами сдерживать натиск на хрупкую дверь с другой стороны, но никакого давления снаружи не встретил.

На секунду показалось, что прозвучал знакомый голос. Нет, он точно был не случайным рыком, покинувшим рот, полный крови. Это голос, которым были произнесены определённые слова, но они утонули во всхлипах, слившись в нечто нечленораздельное. Я стал прислушиваться и только сейчас понял, что стиснул зубы с такой силой, что почти пищал, а зубы буквально взмолили с тупой кратковременной болью. Я приложил ухо к двери уже не боясь удара, и даже чуть опустил ногу, дав ей небольшой отдых.

Было предчувствие, что за дверью вообще никого, но я каким-то органом чувствовал и даже знал, что там много народу, хоть и людьми из них я никого не назову. Там треск пола под натиском десятка ног, словно покачивающихся из стороны в сторону, и среди этого скрипа снова прорезался голос. Я его знаю уже давно, пусть он и претерпел некоторые изменения лет десять назад. Это был Данил, словно говоривший с опухшей губой или с набитым ртом. Его слова были лишь похожи на таковые, но не значили для меня ничего. Я всеми силами старался что-то вырвать из них, что-то хотя бы отдалённо похожее на человеческую речь, но вообще безрезультатно. Я полностью опустил ногу на пол и больше не держал перегородку, за которой плакал мой лучший друг. Я открыл дверь.

Данил словно не изменился, да и были ли предпосылки к этому? Я о многом жалею, по правде говоря, и об этом в том числе. Я потерял друга, и теперь он совсем чужой, стоит рядом и не может достучаться до меня, как и я не в силах достучаться до него. По моей щеке прокатилась слеза, за которой наблюдали кровоточащие глаза Данила. Мертвецы за его спиной ожидали хоть какого-то действия, но он лишь вперился в меня, слегка подёргивая нижней губой, с которой капала чёрная густая слюна. Его рот пытался двигаться, но Данил будто замёрз, и его лицо еле поддавалось движению.

– Нут ы бок…

– Что? – я спросил его, как будто не до конца расслышал.

– Ну т и йбок…

– Данил, ты… тебе лучше? Скажи уже!

– Ну ты и уёбок!

Я бросился на него и укусил, а потом меня принялись рвать на части, пока Данил тёр рану на шее.




Наследие



1

Эта сигарета показалась горче остальных. Я закурил, снова ощутив волнение. Должен был давно забыть об этом чувстве, но оно опять напомнило о себе как заноза, сидящая в пальце. Ты её не видишь, но боль говорит, что не всё подвластно зрению. Я пускал сизый дым вверх, сложив губы в тоненькое кольцо, и во рту было так горячо, словно вместо мятного леденца после сигареты я сунул в рот раскалённый уголёк.

В кармане скопилось уже много фантиков, но я постоянно забывал его опустошить, а просто выбросить на тротуар мне не позволяло воспитание, и в основном отцовское. Его образ всё ещё учит меня, и любое случайное воспоминание о папе может рассказать что-то новое. Это удивляет до сих пор, даже спустя столько лет после его смерти. Я по нему скучаю, как скучал когда он ещё был жив, и работа занимала большую часть его времени. Я бы ему никогда так не сказал, что-то не позволяло выразить чувства словами, но я всегда верил, что отец и без этого всё понимал, глядя на меня так, как никто другой.

Помню, как он пожал мою руку. Это было всего один раз, но в мозг врезалось навсегда. Рукопожатие произошло очень спонтанно, ответственно и волнующе, словно меня представили к почётной награде, и я заполучил всенародные любовь и уважение. Но это лишь протянутая ладонь отца. Он сильно сжал мою, тогда ещё детскую, кисть, выказал своё почтение как равному, и я вытерпел краткую боль, потому что знал, что отец бы не одобрил слабости. Наоборот, это своеобразный тест, над которым размышляю до сих пор как о чём-то важном. Мне становится грустно, ведь знаю, что перед смертью отца я больше не видел его протянутой руки. Вряд ли он во мне разочаровался, скорее, это просто его доверие никогда не прекращалось, и тот жест оказался лишь приглашением в клуб взрослых.

Отцовское фото висело над всеми статьями, в которых он мог бы упоминаться, если бы люди знали о его работе и его успехах, но вместо этого все слова посвящены безымянному охотнику, спасающему город от чудовищ. После его гибели я занял освободившуюся должность, и все продолжают верить, что это всё ещё делает мой отец. Я был безмерно горд, что даже не зная нас лично, между нами не видят разницы. Я взвалил эту ответственность на свои плечи и сегодня выполню обещание в очередной раз.

В метро уже которую неделю по тоннелям замечают существо с длинными конечностями, которое часто мелькает в свете мчащихся локомотивов. Один раз и обычные граждане, ждущие у перрона, видели пробежавшее всю платформу серое существо с горящими, как два лазера, глазами.

Вроде бы подобные звери описывались в блокноте отца, который я до сих пор ношу с собой. Обложка поистрепалась, но внутри всё сохранилось в отличном состоянии. Без этого блокнота я, наверное, ошибался бы намного чаще, и шрамов на моём теле было бы больше. Но, к счастью, он до сих пор со мной. Я готов, пистолеты заряжены, и отцовский нож, доставшийся ему от его отца, начищен до блеска. Я машинально перекрестился, глядя на купол небольшой церквушки, выглядывавший среди кирпичных домов, и закурил очередную сигарету. Если бы Бог существовал на самом деле, то я кашлял бы не так подозрительно сильно, и определённо уже перестал бы волноваться перед каждой вылазкой.


2

Наверное, эти газеты теперь печатаются для меня одного, а для остальных они лишь испорченная зря бумага. Истории, где можно найти подсказки для настоящего Загонщика, выглядят в представлении обычного зеваки как сказки ребёнка со слишком бурной фантазией, хотя в этом мире давно все знают, что далеко не каждую вещь можно объяснить с помощью одного лишь рационального мышления. Сколько бы ни приводилось доказательств обратного, большинство людей всё равно не верят в домовых или самых простых призраков, не говоря уже о более редких существах, таких, как Плачущий Костеру?к. Именно с таким мне придётся сегодня столкнуться.

Судя по запискам отца, Плачущие Костеруки – это люди, покончившие с собой удивительно жестоким способом по отношению к своему телу. Прыгнуть под поезд – на это необходимо огромное количество смелости, пусть и некоторые называют самоубийц слабыми. Им никогда не понять, сколько отваги требуется на первый и последний шаг под движущийся состав. Если быть точным, то Костеруки не совсем те самые люди, это скорее отголосок их поступка. Не призрак, но и не что-то материальное. Они для большинства людей неопасны, и скорее сбегут, чем нанесут какой-либо урон, но не стоит недооценивать загнанного в угол Костерука. Пусть его плач и может смутить, зато существо, которому уже нечего терять, способно доставить огромные неприятности, не говоря уже о болезненной смерти.

Отцу довелось лично справиться с восемью Костеруками по всей территории города в самых разных точках метро. В детстве мне было трудно понять его желание оставаться невидимым для общества. Я хотел, чтобы моего папу все уважали и благодарили за труд, но чаще всего подобные подвиги оставались в заметках маленьких статей жёлтой прессы. Лишь горстки людей, которых остальные называли ни как иначе, как шизиками, знали хоть какую-то правду.

Это ремесло передаётся обязательно от отца к сыну, и если у мужчины нет сына до третьей попытки, как бы это странно ни звучало, то он терял право на продолжение рода Загонщиков. Моему отцу повезло, и после первой мертворождённой девочки на свет появился я – совершенно здоровый мальчик с разным цветом глаз, как и у того, кто породил меня на свет. Это была своеобразная метка, по которой один Загонщик мог узнать другого в толпе и выказать уважение, что считается немалой частью нашего общего этикета. Его я, к сведению, знаю почти наизусть, но последнего Загонщика, не считая отца, я видел очень и очень давно, и с тех пор считаю себя последним, так как до сих пор не смог породить себе замены.

Чаще всего по ночам меня терзало едкое чувство одиночества, но я всегда спасался ещё одной сигаретой и осознанием, что кроме меня это сделать никто не сможет. Я даже не помню того перехода из мальчика в мужчину, ведь с самого начала осознанной жизни знал, кем буду. Точнее, кем обязан стать. Я думал об этом в очередной раз, идя к метро, где очевидец, пьяница, от которого шарахаются люди, кричал несколько часов о демоне, промчавшегося по рельсам. Он якобы был с длинными руками и ногами, а его глаза горели как два костерка. В газете в очередной раз написали, что в городе объявился новый местный дурачок, но я знал, что стоит хотя бы взглянуть на возможное существо, обитающее в подземных тоннелях.

Дождь вперемешку со снегом уже закончился, и теперь вязкая слякоть хлюпала под ботинками, а грязные брызги по колено замарали мои джинсы. Шапку сегодня забыл дома, и холодный промозглый ветер трепал уже седеющие волосы. Из метро тянуло мусором, и внутри не было практически никого, лишь пара людей, которым словно некуда идти, и они блуждают под землей в надежде больше не иметь причин возвращаться на поверхность. Арка детектора не стала пищать, покрытая пылью, когда я прошёл, пряча своё далеко не пластмассовое снаряжение под бомбером. Охранник стоял, привалившись к стене, и ждал окончания нудной смены на платформе окраины города, где пятиэтажные дома из камня постепенно превращаются в низкие и деревянные. Меня повеселили упорные старания охранника держать глаза открытыми, он одной ногой уже во сне, мечтает о тёплом ужине и постели.

Неприятный жёлтый свет бросался бликами по грязной плитке стен платформы, когда я спускался на жужжащем и трясущемся эскалаторе. Мэр давно пообещал отремонтировать эту станцию, но, как по мне, её следовало бы давно уже закрыть. Что-то подсказывало, что здесь далеко не один Плачущий Костерук смог найти своё новое убежище. Слишком много людей в последнее время бросались под поезд и слишком мало энергии, таящейся в каждом из нас, давало о себе знать после выхода из тела усопшего. Где-то она копилась, и я давно искал улей.

Как и ожидалось, платформа пуста, и лишь женщина в ярко-фиолетовом пальто уже поднималась наверх. Прямо передо мной ушёл поезд, и я засёк время. Пахло ананасами, а это один из признаков присутствия Костеруков. Этот запах быстро рассеялся, уносимый с потоком воздуха за поездом в темноту тоннеля. Я подошёл к краю платформы, где кольцо, начало подземной червоточины, поглощает весь свет, и лишь фонари первого вагона могут разогнать эту тёмную густоту. На рельсах и рядом с ними поблёскивала вязкая, похожая на плевки, полупрозрачная жидкость, но уже явно засохшая. А это значит, что Костерук был здесь часа два назад, когда люди ещё в большом количестве возвращались домой с работы, и не решился перебегать дальше, оставив свои следы. Я проверил ультрафиолетовые палочки во внутреннем кармане куртки, чуть отогнул ногу и ощутил натяжение за поясом – пистолет на месте.

Прибыл новый поезд. Внутри несколько совсем усталых работяг, покрытых какой-то сажей. Они сидели в одном вагоне и вышли общей компанией, оставив внутри мусор. Был бы я ответственным гражданином, так хотя бы указал бы им на это или заставил убрать. Но это привлекло бы внимание охранника, и он быстро спустился бы по короткому эскалатору и испортил иллюзию моего отсутствия на этом месте.

Три минуты. Значит, у меня есть около двух с половиной минут, чтобы пробежать по тоннелю и найти ближайший вход в сложную систему ходов, оставленную рабочими, что построили эту ветку метро, и не попасть под мчащийся поезд. Как только состав уехал, снова обдав меня запахом ананасов, я, ещё раз взглянув на уходящих мужчин, прыгнул вниз и побежал в темноту вдоль рельс, включив маленький фонарик.

Запах усилился, а по влажным стенам, отскакивая как резиновый мячик, бегал гул шипения и хлюпающих шагов. Затем я услышал главный признак Костеруков – детский плач. Скорее даже девчачий, но никаких девочек здесь быть не может. Я сбавил шаг, уже глазами поймав желоб, в котором смогу спрятаться от поезда. Я забрался в него и посмотрел на слабо светящиеся часы, до поезда меньше минуты. Решил не рисковать и остался там, плотно прижавшись спиной к холодной стене, чтобы даже случайно не попасться на глаза машинисту. Поезд промчался в нескольких сантиметрах от моего носа, чуть не зацепив собачку на молнии куртки. Я сверил время и вышел из желоба, снова заранее засёк не более двух с половиной минут.

Если судить по схеме, что я тщательно изучил дома, то скоро по левую руку должна появиться дверь, а за ней будет лестница, по которой смогу спуститься в систему ходов и труб, давно утратившей своё предназначение. Время поджимало, а плач становился громче. Я надеялся, что Костерук решит пока оставаться на месте и не усложнять мне задачу. Дверь случайным образом попала в желтоватый круг моего фонарика, и я ринулся к ней. Она заросла чёрным склизким мхом, и мне пришлось содрать его, прежде чем получилось забраться внутрь и закрыть за собой. Как только механизм щёлкнул, по ту сторону промчался поезд. Смотрю на время – два часа до закрытия метро. Нужно успеть, чтобы не вызвать лишних подозрений.

Фонарик чуть подрагивал, словно боялся намного сильнее, чем я, и пытался не смотреть и не показывать. Узкий коридор вёл меня в неизвестность, сверху в углах тянулись тонкие шипящие трубы, с них крупными каплями падала вонючая вода. По этим тонким переходам эхо жуткого детского плача звучало так, будто его источник находился за поворотом, но я знал, что это обман. Под ногами пищали крысы, и я ступал медленно, чтобы случайно не раздавить одну из них и не выдать себя слишком рано, а рыдания в своё время усиливались. Коридор стал шире, и мне уже не приходится сжимать плечи, боясь замараться или зацепиться за какой-нибудь торчащий металлический прут или арматуру. Справа шикнула прохудившаяся труба, обдав горячим паром. Я утёр щёку и чуть не ударился лбом об стенку впереди. Это был поворот, за которым мелькал свет.

Поднявшись на несколько ступеней, я забрался в круглое помещение с кучей всякого хлама посередине, а на вершине этой кучи сидел самый настоящий Плачущий Костерук. Над его головой мелькал свет проезжающих машин из решётки сточной канавы. Это значит, что мы совсем близко к поверхности, хоть я и должен был опуститься только ниже. Обычно Костеруки забираются глубоко, куда не только свет, но и звук жизни с поверхности не пробивается. Я бы не тронул ни одного Костерука, если бы они изредка не таскали в свои подземелья зазевавшихся посетителей метро в самый поздний час.

Он худее, чем обычно, а его длинные руки похожи на две палки, согнутые пополам, с большими кистями и крючковатыми пальцами. На широких плечах висят обноски красноватой футболки, а ниже пояса никакой одежды нет. Хорошо, что Костеруки не имеют половых признаков, иначе мне пришлось бы больше курить, чтобы забыть увиденное. Существо ревело почти навзрыд, одной рукой копошась в куче мусора, а второй закрывая глаза, глубоко посаженные в маленькой голове с редкими длинными волосами. Его практически чёрная кожа помогает слиться с окружающими стенами, и я не вижу стоп Костерука. Это представляет определённую опасность, потому что ноги этих созданий ненамного короче рук, а Костеруки передвигаются как гориллы, опираясь на тонкие, но очень сильные передние конечности.

Я выключил фонарик и глубоко вдохнул, замедляя сердцебиение без урона для концентрации, как учил папа в детстве. Мне это трудно давалось, но с тех пор я могу не дышать почти пятнадцать минут и замедлять сердце до десяти ударов за минуту, что сильно спасает, когда тебе нужно превратиться в невидимку для своей цели. «Загонщик должен попасться жертве на глаза только тогда, когда она уже связана. Помни это» – говорил папа достаточно часто, чтобы это буквально врезалось в кору моего молодого мозга. Я помнил, что слух у Костеруков намного лучше их зрения, и поэтому стал в два раза бдительнее продвигаться к его спине, покрытой кудрявыми белыми волосами. Под ногами пустые жестяные банки, консервы, стеклянные бутылки и огромное количество разной ветоши. В нескольких шагах от Костерука в одной куче валялись женские сумки, поблёскивая металлическими кольцами на ремешках.

Спина Костерука вздувалась, и каждое ребро, видимое даже сзади, отходило от другого на несколько сантиметров, а потом сжималось обратно, производя оглушающий плач. Я достал ультрафиолетовые палочки, приготовившись бросить их в чувствительные глаза Костерука и вынимая пистолет. Я огляделся по сторонам. Ещё два выхода вели отсюда помимо того, через который мне удалось проникнуть. Судя по отсутствию шороха из них, эта особь скорее всего одна, но это может быть лишь только на данный момент, поэтому медлить никак нельзя. Я вынул пистолет с пулями, головка которых заполнена обычной поваренной солью, ведь на неё организм Костеруков реагирует очень бурно. А точнее разлагается на глазах, шипя и вспучиваясь, как взбиваемая пена в чашке кофе.

Я прицелился и поймал очередной всплеск света наверху. Костерук не успел двинуться, и на его глубоком вдохе я выстрелил в серую спину. Вместо плача раздался оглушающий визг, и Костерук тут же повернулся ко мне. Оказалось, он сидел на коленях, а его ноги утонули в куче мусора. Запах ананасов стал таким, словно я носом окунулся в чашку со свежевыжатым соком. Костерук когтями почти дотянулся до меня, опираясь на свою культяпку. Его ярко-красные глаза, сверху покрытые густыми бровями, уставились прямо в мою сторону, но смотрели словно сквозь. Уродливая морда, лишённая носа и губ, оскалилась оставшимися длинными резцами, как у крысы, и не успел Костерук замахнуться, как я выстрелил ему прямо в разверзнувшуюся пасть.

Он резко смолк и схватился за горло той рукой, на которую опирался, и свалился впалым животом вниз, всё ещё другой лапой стараясь схватить меня. Я бросил к его глазам бусинкам пару ультрафиолетовых палочек, и Костерук сомкнул кожистые веки, задыхаясь в попытках получить хоть немного воздуха. Я подошёл, уже не боясь его длинных рук с ногтями, похожими на большие рыболовные крюки, и достал отцовский нож с надписью на лезвии: «Да простит тебя всевышний», и перерезал горло этому существу. Его тело сразу обмякло, и мне даже не понадобился свет, чтобы понять, что он быстро истекает бурлящей кровью, что является основным источником запаха вполне себе приятного фрукта. Я не знал, к кому обращена красивая надпись на лезвии, и кого должен простить всевышний – существо, представляющее из себя порождение тьмы и греха, или того, кто лишил жизни чудовище, пусть и противное самому Богу.

Кровь с лезвия с шипением сползла сама, и я убрал нож в кобуру у пояса, спрятав под кофтой. Собрал палочки и сложил в прежний карман. Неплохо было бы постирать куртку после этой вылазки. На часах полночь, и мне пора выходить. Я снова принялся регулировать работу сердца. Уверен, внешне по мне никак нельзя было понять, что сердцебиение достигло трёх ударов в секунду, давая самое чёткое зрение в мире людей посредством быстро бегающей по телу крови, полной витаминов и кислорода.

Я надеялся, что набрёл на гнездо Костеруков, но пока ничего не видел и не слышал, хотя это не значит, что я был здесь один. Эти существа передвигаются крайне тихо, а светящиеся глаза, полуслепые и ненужные для жизни в темноте, закрыты, в то время как уши передают разуму полную картину об окружающем мире.

Справа по бетонному полу зазвенела пустая алюминиевая банка, я пригляделся и заметил высокий тощий силуэт. Ещё один Костерук прибыл на зов собрата и выпрямился в полный рост. Опираясь на непропорционально тощие ноги, новый Костерук поднял длинные ладони в воздух для удара. Я отскочил в сторону и чуть не напоролся боком на торчащий из бетонной плиты металлический прут. Я подбросил в воздух ультрафиолетовые палочки, но Костерук закрыл глаза, и ему было абсолютно плевать на то, что могло навредить его зрению.

Сучий потрох!

Я снова достал пистолет и чуть не выронил его, на лету поймав вспотевшими ладонями. Меня обуял страх, и адреналиновое напряжение застучало в висках, потому что как минимум ещё два Костерука выползли из левого прохода. Я выстрелил наугад, утратив с концентрацией и остроту зрения, и попал, судя по оглушающему воплю, как минимум в одного из них. Тут же загорелись пары светящихся глаз, уставленные на раненного Костерука. Воспользовавшись их секундным замешательством, я вынул оружие, которое сам сделал ещё лет десять назад – ультрафиолетовая граната. Маленькая, со спичечный коробок, но взрывалась светящимся, как солнце, порошком. Я нажал на таймер и бросил её в середину этой клоаки между мной и тремя Костеруками. В последний момент успел прижаться лицом к земле и на всякий случай закрыться курткой. Граната рванула, и даже сквозь веки я чуть не ослеп от фиолетовых лучей надо мной.

Визг существ заполонил всё пространство, а стены затрещали. Когда жгучий, уже сходящий на нет, свет стал угасать, я поднялся на ноги и выстрелил в каждого Костерука, их кожа была обожжена до корочки. Они упали на землю и забились в конвульсиях. Я был слишком близок к провалу, поэтому опрометчиво кинулся к первому упавшему на землю Костеруку, на ходу обнажая отцовский нож. Существо точно меня услышало, ибо иначе трактовать его удачный удар не получается. Своими острыми когтями Костерук сорвал с меня левый рукав куртки, пробившись к коже даже сквозь плотный серый свитер. Я вскрикнул от боли, и вместо точного удара по горлу, которого обычно хватает для завершения дела, я махнул куда-то под остроконечное ухо, и Костерук успел отвернуть голову до второго моего замаха. Он вскочил на ноги и дёрнул в сторону ещё двух тварей, валявшихся на захламлённом полу.

Я с молниеносной скоростью выстрелил в спину бегущему костлявому существу, и оно, словно пытаясь ухватиться за прилетевшую в позвоночник пулю, стало царапать то место, где тонкая кожа уже пузырилась, как кипящая вода. Костерук упал в кучу с другими, что только осложнило для меня задачу. Я быстро перезарядился, использовав вторую из трёх обойм, и выстрелил со злости в это месиво из мускулов и сухожилий. Как минимум один из Костеруков полностью обмяк и сложился под ещё двумя телами.

Я по кругу подбежал к оставшимся, на ходу подняв с пола ультрафиолетовые палочки и сунув в открытые веки по штуке на глаз. Сам удивился своей скорости, и уже двое из выживших Костеруков оглушены. Я небрежно убрал пистолет за пояс с риском выстрелить в свою же задницу, и полоснул обоих Костеруков по венозным вытянутым шеям. Они упали замертво, и лишь случайные оставшиеся рефлексы заставили одного из них ещё несколько секунд дёргать кривой ногой с распухшими суставами.

Я отошёл в сторону и привалился к стене. Рана на руке резалась, будто в неё на живую влили перекиси, не пожалев, как минимум, половины бутылька. Плечевой сустав медленно опухал, и рука немела, превращаясь в мясную обузу. Я расслабил шею и ударился затылком об каменную склизкую стену. Ощущение, что сейчас вырублюсь, но впереди послышались ещё шаги. В лучах мелькнувшего сверху света передо мной предстал ещё один Костерук. Я таких никогда не видел, он был намного выше всех тех, что встречались мне за всю жизнь. Его руки как стволы деревьев, а вместо беззубой пасти красовался целый набор клыков на мощной нижней челюсти. Он не пищал и не плакал на высоких нотах, а рычал, как большая собака, и глаза его светились белым, никак не красным.

Это должен был видеть отец, а не я.

Чудовищного размера Костерук принюхивался, крутя маленькими светящимися глазами по сторонам. Наверное, эта особь была полностью слепа, но этот недуг с лихвой компенсировала исполинскими размерами, холкой доставая до верха канализационного жёлоба. Я подумал, что надо бы дотянуться до пистолета, но его я убирал левой рукой, которая сейчас совсем отсохла, а правой без шума не смогу залезть под спину, полностью прижатой к стене. Благо, успел изваляться в местном мусоре, и отменный, но всё-таки не идеальный нюх Костерука неспособен меня различить. Я сбросил сердцебиение и застыл, как сидящая статуя. Ультрафиолетовые палочки, ещё пара штук, валялись у ног исполинского животного, но его это явно не волнует. Подумав, что меня уже здесь нет, он приблизился к погибшим собратьям и схватил их одной рукой за щиколотки, как мёртвые тушки куриц, и поволок во тьму одного из тоннелей, оставляя за собой ручей чёрной крови.

Теперь я услышал его плач. Он был похож на сбивчивый мужской, словно человек ревел впервые в жизни, всхлипывая театрально и гоняя сопли туда-сюда по носу. Я вдохнул впервые за то время, пока чудовище показалось здесь, испустив в воздух густой пар. Машины сверху ещё раз окатили светом это гиблое место, и я встал, отходя к проходу, через который забрался сюда. Это пиррова победа, и сейчас не время вступать в схватку с противником, к которому я не был бы готов даже в самом начале.

«Уходи. Правильно. Ты знаешь, что так будет лучше».

Вернувшись по узким коридорам к тоннелям с рельсами, я подождал поезд и снова засёк две с половиной минуты. В этот раз мне хватило одного забега, чтобы вернуться к платформе, где по другую сторону стоял юноша в наушниках поверх шапки с помпоном и вряд ли услышал мои потуги забраться с рельс наверх с помощью одной дееспособной руки. До закрытия метро оставалось полчаса, и я мчался по движущемуся вверх эскалатору. Тот же охранник, но уже более бодрый. Он подбежал ко мне, окровавленному и измотанному.

– Что с вами? – хрипло спросил мужчина.

– На меня напали. Люди с балаклавами на лицах. – Я указал пальцем здоровой руки вниз, и охранник рванул туда, достав из кобуры резиновую дубинку. Я уже хотел уточнить, что их якобы было несколько, но этот храбрый, или же крайне глупый, человек уже спустился.

Конечно, он там никого не нашёл, кроме парня, который, скорее всего, всё ещё стоял лицом к рельсам и даже не услышал охранника, пыхтящего от этого короткого забега. Я поймал взгляд кассирши, глядевшей на меня, как на тигра, внезапно оказавшегося по её сторону клетки. Я кивнул ей и поспешил на улицу. Снова начался дождь. Это хорошо, капли крови не приведут возможных преследователей к моему дому.


3

Костерук занёс в рану инфекцию, и теперь рука полностью онемела. Отец говорил, что нужна горячая ванная и чай, а ещё лучше – водка. Глубокий порез тянулся от плеча и как-то добрался до середины груди. Эта тварь чуть не отрубила мне сосок. Не то, что бы велика была утрата, но я уже сильно привык, что их два. Не больше и не меньше. Я выпил кучу антибиотиков и залез в ванну с такой горячей водой, что еле опустил ноги. Сжал зубы, и они заскрипели в этой влажности, в которой густо запотели все зеркала.

Я оставил на поверхности воды лишь глаза со лбом и колени, из-за роста просто не влезшие под воду. Боль потихоньку отпускала, и я надеялся, что это не временное ощущение, и боль не вернётся с удвоенной силой. Сейчас мне снова нужен его совет. Уверен, отец вернулся бы абсолютно целым с этого плёвого задания, да и голову белоглазого с собой бы забрал как трофей. А я здесь отмокаю, пытаясь зализать раны как побеждённая псина.

В отцовском блокноте точно есть записи об увечьях, причинённых Костеруками, но он лежит в прихожей, да и мокрыми руками не полезу. Я его немного помял в этот раз, придётся заменить обложку.

Я практически уснул в воде и очнулся, когда она уже заметно похолодела. Пришлось выбираться, пока не окоченел. Зеркала отпотели, и я даже не сразу обратил внимания, что вижу в них отражение человека с вполне здоровыми руками. Тонкая, до сих пор багровая, полоса выглядит как обычный порез, опухлость прошла, и боль притупилась. Осталось поспать, и завтра станет лучше. Должно стать, ведь скоро следующая вылазка.


4

На многих языках мира название этого существа пишется и даже произносится одинаково – Ла?рва – червь, личинка, опарыш. В моём случае этот червь размером со взрослого быка и обитает под землёй примерно на той же глубине, что и Костеруки, но предпочитает больше канализационные стоки, чем туннели метро. Опять придётся лезть в грязь и вонь, неужели я в детстве так радовался, что смогу быть Загонщиком, как и мой отец?

В районе на юго-западе, где давно люди жалуются на гнилостный запах от воды, остающийся даже после кипячения, взорвались трубы. Оттуда не только полилась горячая вонючая вода, но и поползли тысячами белоснежные личинки, которым плевать на температуру. Меня посетили сильные рвотные позывы, как только я представил, с чем придётся столкнуться вновь. Да, это не первая моя Ларва. Вроде бы, третья, или даже правильнее сказать вторая с половиной. Ту мы убили с отцом вместе, когда мне было восемнадцать, и тогда я заблевал все свои сапоги, которые не так давно купил, чтобы выглядеть подобающе Загонщику.

Помню, как сильно покраснел, когда папа объяснил, откуда берутся Ларвы. Я надеялся, что он шутит, но отец с самым серьёзным выражением лица поведал, что Ларва – это сгусток огромного количества спермы, спущенной в унитаз. И не стоит удивляться, если Ларвы заводятся в канализациях под детскими домами или солдатскими казармами. Вся эта масса гниёт и одновременно сливается в издёвку над самой жизнью, которая должна была погибнуть при первом столкновении с холодной водой в унитазе. Это существо не вызывает у меня страха, всё место заняло омерзение. Люди отвратительны, будем честны, если их руками вершатся такие истории.

Сейчас под видом сантехника я отправился к нужному дому. Напротив от того, где нашли личинок. На плечо повесил небольшую сумку со своими примочками. Ларвы не живут там, где кормится их потомство, а в доме по соседству люди жаловались на постоянное жужжание труб. Скорее всего Ларва вынашивала ещё одну порцию личинок и распухла так, что упёрлась своим телом в каждую трубу, что протянулись вокруг склизкой мерзости. Подъезд был без домофона, и у деревянной двери в старый трёхэтажный дом меня встретила старушка, упёршись руками в бока.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=57488704) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Компьютерная игра Counter-Strike (CS)




2


Специальный крюк для захвата больших платформ с бетонными плитами




3


Большой подсвечник в церкви



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения